И это было важно. Всякий следователь, так или иначе, несет моральную ответственность за душевное состояние подследственного, за то, как пойдет процесс духовного перевоспитания, начало каковому он сам и закладывает.
— Не падайте духом, Станислав Иванович, — сказал он, — я не думаю, чтобы вы очень любили ваших, теперь, считай, уже бывших «друзей»…
— Какая там любовь! — грустно усмехнулся Жиренков.
— Тогда я посоветую вам: увидевшись с кем-либо из них на очных ставках, в робость не впадайте. Потом вы встретитесь с ними еще только раз — в суде, а уж после расстанетесь надолго.
ПОЗДНО вечером Канюков с пустыря тенью проскользнул к дому, в котором жила Раиса Щелканова. Стукнул в окошко, которое распахнулось, и ловким, привычным движением влез в него.
— Собери что-нибудь закусить, — попросил он Раису, снимая пиджак и ставя на стол бутылку водки.
— Не надо бы, поздно уж.
— На душе нехорошо что-то. Еще с того момента, как Сонькин попался, — Анатолий, сбросив полуботинки, лег на постель поверх одеяла.
— Зря ты расстраиваешься! Сколько уж таких попадалось.
— Оно, конечно, будто бы и нечего беспокоиться. Не пойман — не вор! Старый закон. И все же, что-то покалывает. А тут еще Тунгус попал.
— Тунгус — кремень, — уверенно сказала Раиса, — и умница. Он, если не сумеет выкрутиться, один пойдет.
— Вчера встретился с Орехом, — проговорил Анатолий. Раисе он доверял, у него не было от нее тайн. — Злой, как сатана, глядит волком. Угораздило же меня попасть в лапы к этому тигру…
Вспомнился тот день, когда он в самом прямом смысле попал в лапы Ореха.
Отбыв наказание за очередную карманную кражу, Анатолий вернулся домой и некоторое время «болтался», не имея желания взяться за какую-либо работу. Как-то в трамвае он увидел, как мужчина весьма скромной наружности вынул из кошелька, набитого пятерками и трехрублевками, мелочь, купил билет и кошелек небрежно сунул обратно в карман своего плаща. Анатолий приблизился, выбрал момент и запустил руку в чужой карман. В этот же миг словно железными клещами схватили его за запястье. Сердце Анатолия сжалось. Однако, к его удивлению, мужчина стоял как ни в чем не бывало, ни один мускул не дрогнул на его сухом, жестком лице. Ничего не оставалось делать, как терпеливо ждать. На остановке незнакомец двинулся к выходу. Анатолий послушно шел рядом с ним.
За углом, на небольшой треугольной площадке, стояло несколько скамеек.
— Давно этим видом спорта занимаешься? — спросил мужчина, когда сели.
— Честное слово, в первый раз! — взмолился Анатолий, уловив в голосе незнакомца добродушные нотки.
— Давно гуляешь?
— Второй месяц, — поник Анатолий.
— Жрать, что ли, нечего стало?
— Вот, вот! Третий день не евши…
Анатолий врал, и незнакомец видел это. Руку Анатолия он не отпускал, лишь чуть-чуть ослабил хватку.
— Где живешь и с кем?
Пришлось сказать.
— Заработать хочешь?
— Как?
— На одном складе нужно взять краску. Ну, банок триста…
— Как же их возьмешь?
— И взять можно, и деть есть куда. Так как?
Анатолий молчал.
— Я предлагаю «заработок» верный и… солидный.
— Сколько? — даже не подумав, как-то автоматически спросил Канюков.
— Полтинник за банку. Сто банок — полсотни у тебя в кармане, двести банок — сотня, и так далее… ну?
— Согласен, — буркнул Анатолий.
— Документы у тебя при себе какие-нибудь есть?
— Справка об освобождении.
— Давай!
Справка перешла в руки незнакомца. Он прочитал ее, положил в карман и отпустил руку Анатолия.
— Договор такой, — незнакомец жестко посмотрел в глаза Анатолия, — я тебя знаю, а ты меня нет. И никогда ничего не пытайся узнать обо мне. Не то плохо будет. Понял?
— Понял, — потирая затекшую руку, послушно выдохнул Анатолий.
— Будешь понятливым и расторопным, жить станешь недурно, о нашей встрече не пожалеешь. — Мужчина легонько потрепал его по плечу. — Поближе познакомимся, подружимся. А теперь пока!
С того дня и стал Анатолий подручным. Потом он все же узнал, что мужчину зовут Антон Прохорович Дыбин. Тот и кличку ему изобрел — Кандыба. «Кан» — Канюков, «дыба» — от Дыбин.
АНТОН Прохорович Дыбин внешне жил нелюдимо, тихо. Никому и в голову не приходило, что у этого человека есть тайна. И эта тайна была такова, что он сам старался думать о ней как можно реже, да и то с опаской.