День клонился к обеду. По синему небу растянулась высокая зыбкая рябь. Солнце пробивало ее, но почти не грело.
Из окна кабинета Пирогову было хорошо видно почти все село. Отдел милиции углом выходил на широкую площадь, стоял на возвышенности, как и подобает хранителю законов. Полгода назад, приехав в Анкудай, Пирогов был немало смущен такой «бесцеремонностью». Потом выяснилось, что дом строил бийский купчина и строил так, чтобы с возвышения просматривались над низкими крышами мещанских и крестьянских изб Чуйский тракт и склады под берегом, всегда полные встречных грузов. Позже в деревне появилось еще несколько добротных домов на два парадных. Они стояли дружной колонией у подножия высокого отрога. В них размещались теперь административные органы, госучреждения. На некоторых две, три и более вывесок... А милицию оставили в центре.
Почти напротив пироговского окна, через площадь, начиналась широкая улица. В конце ее — дом Корнея Павловича. Но он даже не взглянул на него. Улица была длинная, дворов сорок в один конец от площади. Большие дома и избушки со слитными заборами зубчатой стеной тянулись параллельно Урсулу. Ниже к берегу, на задах огородов, жидкой цепочкой вытягивался еще ряд домов. Четыре улицы в Анкудае, два десятка разрезов, переулков, сотни две с гаком домов. В одном из них лежат остатки растерзанной старой книги. И живет в нем... Да неужели тот парень?..
Из-под горы послышались взволнованные голоса. Корней Павлович склонился над подоконником, покосился в их сторону.
Через площадь, недружно ступая, двигался строй мобилизованных в фуфайках, в шапках, с «сидорами» в руках и за плечами. Впереди, косолапя, шагал помощник военного комиссара и сосредоточенно смотрел перед собой, чтобы не видеть, не замечать густую, горланящую, плачущую, причитающую толпу женщин и ребятишек.
Пирогов бегом выскочил на высокое крыльцо, расправил под ремнем гимнастерку. Он всегда провожал уходящих на фронт, а потом долго мучился совестью. Знакомые мужики и парни прощально кивали ему, но он чувствовал в их взглядах недоумение или вопрос: мы пошли, а ты снова остаешься?! Задним числом он понимал, что это всего лишь кажется ему, но всякий раз испытывал стыд за свою неприкосновенность.
Из дежурки выбежало пироговское «воинство»: Полина, Настасья, Оленька... В знак ли внутреннего протеста против своего положения или из-за невнимательности он иногда путал их имена.
— Ой, девоньки, Лешка Ерш!
— И Авдей Егорыч!
— И этот... чумной. Гля, какой тихий. Даже ничего себе с виду. А помните, нализался...
Строй прошел мимо. Прошуршала, проголосила толпа. За мостом, на взгорке тракта, стояли два зеленых грузовика с наращенными боковыми бортами и рядами толстых плах внутри вместо скамеек...
Вспомнив, что не запер кабинет, Корней Павлович вернулся в отдел.
Он закрыл дверь, достал из кармана ключ и тут услышал, что кто-то идет по коридору и смотрит на него. Пирогов оглянулся. Действительно, в трех-четырех шагах от него остановился среднего роста старик, с великолепной гривой седеющих волос, широкой темно-русой бородой. Одет был он в легкую барчатку, высокие мягкие валенки с клееными из автомобильных камер галошами. Шапку он держал в руках перед собой.
— Вы ко мне? — спросил Корней Павлович, глядя мимо старика на открытую дверь, где все еще стояли на крыльце его сотрудницы.
— К вам, дорогой товарищ!
— Что-нибудь срочное?
— Да как тебе сказать...
Нет, Пирогов не знал его. Хотя ничего удивительного в том не было. Две тысячи живут в Анкудае, четверть из них, считай, носит бороды. А еще Храбровка, Пуехта, Ыло... Колхозных стоянок — по пальцам не пересчитать.
— Может, с дежурной поговорите?
— С этими? — старик повел глазом, как бы показывая через плечо. — Ты меня прости грешного: войско твое разве что в фанты играть годно.
— Слушайте, — рассердился Корней Павлович. — Они находятся при исполнении. И я попрошу вес...
Старик часто-часто закивал, признавая неуместность своей шутки.
— Извините, извините, товарищ. Глупый язык хуже глупой головы.
— Так, что у вас ко мне?
Старик посмотрел Пирогову в глаза и перевел взгляд на дверную ручку.