— Ладно, — решил Ахмад. — Зови его сюда. Я сяду за соседний столик, посмотрю на него.
Едва Глеб поравнялся с памятником Юрию Долгорукому, Аркадий весело окликнул его:
— Глебка, друг ты мой ситцевый. Нет, что делает одежда с человеком. В кителе был такой бравый солдат, суровый, твердокаменный. И вдруг такой живописный вид: краски, оттенки. Неотразим, честное слово, неотразим! — И спросил уже деловито: — Костюмчик старики справили к твоему приезду, да?
Глеб, воспрявший было от его комплимента, потускнел, увял и сказал смущенно:
— Какое там к приезду. В нем и в армию призывался. Новый самому зарабатывать придется.
— Ты и в этом хорош, честное слово, — заверил Аркадий и ввернул: — А новый заработаешь, и не один, особенно если возьмешься с умом.
Они спустились в низкий сводчатый зал «Арагви». Аркадий гостеприимно указал на столик в углу:
— Вот уже все готово, все ждет вас. — Проходя на место, Аркадий церемонно раскланялся с сидевшим в глубине зала черноволосым смуглолицым человеком, понизив голос, сообщил Глебу: — Между прочим, очень сильный человек. Вот уж кто умеет деньгу заколачивать.
— Познакомь, пусть научит.
— Познакомиться с ним — это знаешь… Это, может, всей жизни не хватит. Он сам знакомится с кем надо.
Как много и красноречиво говорил в тот вечер Аркадий Шилов, какие только не вспоминал таежные бывальщины. Вспомнил и необъятные плисовые шаровары, и ковровые дорожки от пристани до дома старателей, и колокольный звон, и благодарственный молебен в пустых церквах, и прорубленные в стенах двери для старателей специально, и хмельную гульбу неделями.
— А что ему, старателю, — закончил он с подъемом, — он не считает денег.
— Все это было, да прошло, — напомнил Глеб.
— И сейчас не обижаются, — убежденно сказал Аркадий. — Прогрессивка там, северные. Это уже кое-что. — Аркадий замолк и продолжил, понизив голос: — Да еще к тому же если с умом и не дрейфишь… Можно за сезон один-другой камушек и… не сдать, словом, приемщику. Ну, позабыть, понимаешь? Бывают иногда такие возможности. А люди, которые камушками интересуются, они найдутся. Это опять живые деньги. Бессребренники, Глеб, — это или дураки, или зайцы. Или напускают на себя. — И засмеялся. — Что это мы с тобой — такие высокие материи. Ты ведь все равно не старатель. Давай лучше выпьем.
— За то, чтобы и я стал. Старателем, в смысле. Все может быть. Осмотрюсь, подумаю.
Не раз потом Аркадий изливал перед Глебом свою душу. Глеб то восхищался его сметкой, решительностью, бесстрашием, то не верил ни единому слову. Но сейчас, лихорадочно прикидывая, где раздобыть деньги для Лизы, он вспомнил эти рассказы и заставил себя поверить: в них все правда, только так и поступают настоящие мужчины. А риск, как говорят, — благородное дело.
— Вот что, Лиза. Нам с тобой придется расстался на какое-то время. — Он замолк и заверил клятвенно: — Я докажу тебе, что я настоящий мужчина, и что я чего-то стою. Если все дело только в деньгах… Словом, пообещай ждать меня и никогда ни о чем не расспрашивать. — Плечи Лизы вяло шевельнулись. Глеб стиснул их руками. — Деньги так деньги, стандарт так стандарт…
И вот петляет Бодылинская тропа по мертвому сухостою. За спиной Глеба трясет листвою иудино дерево — осина…
Вдруг его ослепил сноп света, цепкая рука легла ему на плечо, и над самым ухом грозно раскатилось:
— Ни с места, гражданин Карасев! Милиция! — Тотчас же свет погас и по кустам раскатился хохот: — Глебка! Друг! Неврастеник! Ого, да ты никак врезать мне собрался. Злеешь. Это же я — Аркашка Шилов! Здорово, что ли, Глеб, друг ты мой ситцевый.
Они присели на поваленную лесину. Внизу приглушенно, будто каялась в чем-то тайном, журчала речка Светлая. От воды тянуло прохладой. Глеб поежился. Плечи саднили после светового дня у гидромонитора. Да еще этот кретинский розыгрыш с милицией. Сердце до сих пор не унялось и рубаху хоть выжимай.
— Припозднились что-то нынче, Глеб Владимирович? — сказал Шилов с издевкой. — Гербарии собирать изволили? Или просто так — мечты и вздохи под ясной луной?
Глеб торопливо отодвинулся. До боли в пальцах стиснул кулаки. Так хотелось садануть в скользкое от пота хрящеватое переносье Шилова. За все. За то, что заманил в эту глухомань, расписав райское старательское житье, приехал сюда следом за Глебом и бессовестно пьянствовал на его деньги. За то, что снова явился в тайгу, и, значит, Глебу снова придется раскошеливаться ему на поллитровки…