— Откуда-то из Средней Азии, судя по некоторым фразам.
— А его профессия?
— Поминал о скорняцком промысле. — Игумнов хитро сощурился и продолжал: — А ведь я, Эдуард Борисович, оказал вам услугу. Вы мне предъявили не фотографию, а фоторобот. Джафара-то взять надо…
— Загоскина опознала на фотороботе Мамедова своего иностранного друга Закира, — закончил Федорин свой рассказ, — зубной же техник Шпрингфельд — иностранца, который продал ему зубопротезные пластинки. Среди скорняков я начал проверку…
— Ну что же, зоркий, значит, взгляд у свояченицы Никандрова, не ошиблась в приметах «азията», — весело сказал Шадричев. — Ты вот что, товарищ Федорин, собирайся в Сибирь, в поселок Октябрьский. Подробные инструкции получишь у подполковника Орехова. Свои действия координируй и согласовывай с майором Зубцовым, который пока будет в Краснокаменске. Подполковнику Орехову возглавить в Москве розыск Мамедова, в том числе и проверку скорняков, и следствие по делу Игумнова, Шпрингфельда, Светова, Загоскиной. Что еще? Да, о кодовом названии операции. Отдел предлагает «Кладоискатели». Я думаю, лучше восстановить название, которое дал ей когда-то Лукьянов: «Золотая цепочка». Иван Захарович вкладывал в него глубокий смысл…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Поселковый клуб с глухими из кондовой лиственницы стенами напоминал Глебу крепостной бастион из «Капитанской дочки». Сегодня он, если не штурмом, то обходным маневром, должен овладеть этим бастионом и взять в плен его гарнизон, правда, состоящий из одного человека.
Один на одного. Кажется, чего проще! И все-таки силы неравны. Глеб вспоминал свою рыбалку, неожиданно сильные руки Насти, ее прохладную тонкую шею с беспокойно пульсирующей жилкой…
И все откладывал свой поход в клуб. Конечно, то, что случилось на пруду, можно обернуть в шутку. Он не сделал Насте ничего плохого, ничем не обидел ее, и все же было совестно встретиться с нею, ломать комедию, выдавать себя не за того, кем был на самом деле. А где-то далеко живет, тревожится, помнит о нем, корит в письмах за молчание Лиза… И как знать, может быть, и пятидесяти тысяч, обещанных Шиловым, окажется мало, чтобы оплатить прощение.
Позавчера Глеб, по требованию Шилова, выгнал Аркадия из своей комнатки в общежитии. Приглушая захлестнувшую его злость, выволок захмелевшего приятеля в коридор, с трудом удерживался, чтобы не поддать Аркашке, не для зрителей, а от души.
— Ты чего это, Глеб? Или перепил? — суетилась дежурная тетя Паша. — Такие дружки — водой не разольешь и вдруг…
— Алкаш! Крохобор! Побирушка! — клокотал Глеб. — Исчезни! Потеряйся!
— Глебка, друг ты мой ситцевый, — лепетал Шилов. — Ну, чего я тебе сделал? Куда ты меня…
— Мир просторен… — успокоил Глеб и поволок упиравшегося Шилова на крыльцо.
Но уже вчера в опустевшей столовой, которая громко именовалась вечерним кафе, Шилов будто из-под пола вынырнул, подсел к Глебу и сказал:
— Молоток! Изгнание мое оформил что надо. Но помни: я рядом, я всегда с тобой. — И спросил с угрозой: — Долго еще думаешь тянуть резину? Со дня на день явится родовитая бабушка. — Приглушенный голос стал шипящим, будто воздух выходил из проколотого мяча. — В общем, разговор у нас последний.
Глеб, кляня в душе Шилова, свою уступчивость, свой запретный промысел, от которого опасностей куда больше, чем барыша, собрался с духом и поплелся в клуб. Едва поднялся на крыльцо и вступил в просторные сени, как услыхал насмешливый голос Насти:
— Май Севостьянович, здесь нарисованы медведи?
— А кто же по-вашему? — спросил жидкий тенор.
— Не знаю, драные кошки, водовозные клячи, что угодно, только не медведи. А разве деревья это? Картофельная ботва и только…
— Не согласен. — Тенор взмыл решительно. — Поскольку в счет-фактуре записано: «Копия с картины Шишкина «Утро в сосновом лесу» и «Пушкин у моря» Айвазовского». Исполнены в копировальной мастерской областного художественно-промышленного комбината. Цена в багетовой раме четыреста пятьдесят рублей за каждую. Вот, пожалуйста, документ по всей форме.
— Документ и тем более цена действительно по всей форме. Но все-таки это не «Утро»… У Шишкина солнцем все пронизано, светом. Присмотришься, честное слово, каждая хвоинка звенит. А мишки какие! У них же, Май Севостьянович, у каждого свой характер.
— Товарищ Аксенова! — язвительно хмыкнул Май Севостьянович. — Какой в зверюге может корениться характер? Все они, извиняюсь за выражение, на одну морду. Вы не заноситесь шибко. Я в рабочком пойду, я к отцу вашему… Он не похвалит за такое… Говорю вам как директор: висеть будут «Мишки» с «Пушкиным», поскольку приобретены в пределах сметы и в соответствии с установкой о создании в клубе домашнего уюта.