Глеб и Настя, не глядя друг на друга, засмеялись.
— Занятный мужик. Но, кажется, добрый. Без него вы бы меня встретили оглоблей.
— И поделом вору мука.
— Вору? Почему вору?! — пролепетал Глеб, чувствуя, как вдруг перехватило дыхание.
— А то не знаете? Думаете, ваши штучки всем в радость? На пруду, в общежитии. Так вот: голосок у вас такосенький… — Она показала кончик своего мизинца. — Ну, уж так и быть, стану заниматься с вами. А сейчас мне пора домой. Проводите меня и расскажите толком, чего вас занесло в старатели. Только не надо сказок о Джеке Лондоне, Брет Гарте и романтике…
Рядом с Агнией Климентьевной уже не было никого, с кем начинала она жизнь. Она, словно бы откуда-то с высоты, рассматривала череду минувших дней, и не разумом, а душою, всем существом своим уверялась, что ей уже за семьдесят пять, храбрись не храбрись, силы на исходе, наступило, может быть, ее последнее лето и пора без лицемерия выводить в себе итог хорошему и дурному.
Все иное вокруг. Даже горы, даже вода в Яруле. И ветер над рекой не тот, что овевал когда-то ее лицо. Еще древние говорили: нельзя дважды войти в одну и ту же реку, нельзя дважды уловить дыхание одного и того же ветра.
Сколько не смотри, не увидишь раскрашенного, как пасхальное яичко, теремка бывшей бодылинской купальни. В гранит и асфальт закованы береговые склоны, по которым так часто спускались к реке и поднимались к бульвару Агния и Аристарх Аксеновы. Не сыскать их следов, и невозможно указать место, где почти шестьдесят лет назад повстречались они в утро, предрешившее все в их судьбе.
Нельзя не заглянуть сюда, на берег Яруля, потом не подойти к бывшему бодылинскому особняку, постоять в молчании перед тяжелыми дверями с бронзовыми накладками, потом на другой конец города, к старому саду, в сторожке которого настигла отца смерть, и дальше — на кладбище, к фамильному склепу Бодылиных…
У старости нет времени на замыслы и дальние цели. Старость смотрит в прошлое и признает единственную власть — власть воспоминаний.
На Тополиной улице, извилистой и горбатой, застроенной одноэтажными деревянными домиками, что цепко лепились к бурым глинистым склонам безлесой сопки, не было ни асфальта, ни изогнутых в поклоне светильников. Раскидистые тополя тянули узловатые, ветки через дощатые заплоты и штакетины палисадников, роняли наземь пушистый цвет, и каждое лето кружила над улицей клейкая тополиная метель.
Зимой до окон вздымались снеговые завалы. Весной на влажные проталины огородов черной тучей опускались грачи. Летом под водостоком бубнили врытые в землю кадушки, а за штакетником полыхали золотые вспышки «солнц». Утро начиналось здесь скрипом коромысел и звоном ведер у водопроводных колонок.
Агния Климентьевна, оказавшись здесь после Ленинграда, не сразу привыкла к этому полусельскому укладу жизни. Но постепенно полюбила и Тополиную улицу, и свой приземистый домик, и радовалась в душе тому, что для всех соседей она вдова местного врача Валерьяна Васильевича Лебедева, а как ее девичья фамилия, была ли она замужем за кем-нибудь еще, касается лишь одной ее. Конечно, в ее годы лучше бы перебраться на прииск к сыну. Все вместе — и душа на месте. Впрочем, для кого лучше? Для внучки Насти? Ведь нельзя не признаться, что между нею и сыном Николаем столько набежало разного, что одному не покориться, а другому не поступиться.
В низком свинцовом небе смыкались лохмотья туч. Воздух уплотнился, и дышать стало трудно, сердце Агнии Климентьевны заходилось частыми толчками.
Агния Климентьевна заставила себя поужинать и уселась перед телевизором, но услыхала стук в дверь.
— Входите. Незаперто, — откликнулась она, не оставляя вязания.
Невысокий черноволосый человек, по ее представлению почти мальчик, учтиво наклонил голову и сказал, приглушая голос:
— Добрый вечер, Агния Климентьевна. Удивительно, что у вас незаперто. Днем, к сожалению, не застал вас, а дело неотложное. Я — инженер Зубцов из бюро технической инвентаризации.
— И что же у вас ко мне за неотложное дело?
Он помедлил с ответом. Старость многолика, чаще всего она жалка, а то и вовсе отталкивающа. Старость Агнии Климентьевны была величественной и красивой. Седые до голубизны, пышные волосы оттеняли гладкость ее лица, и сейчас красивого, живой блеск больших глаз. «Бодылинских, фамильных», как определил Зубцов.
— Возникли некоторые вопросы по вашему домовладению, — сказал Зубцов и окинул взглядом помещение.