В годы войны он, молодой еще тогда парень, работал у немцев полицаем и проявлял на службе изрядное рвение. С отступающими немцами ушел на запад, и с тех пор о нем никто ничего не слышал. И в Краснодаре во время процесса над военными преступниками его место на скамье подсудимых пустовало.
Вот какова была биография у Самсонова, которого мы сейчас шли брать.
...Он смотрел сквозь тюлевую занавеску на прохожих. В белых рубашках, легких платьицах — они казались в этот жаркий летний день чуть праздничными. Хорошо им, после работы можно сразу идти к морю. Какие загоревшие! Он взглянул на свои сильные руки, едва тронутые загаром, и выругался. Можно было бы еще дней десять позагорать в Евпатории, но не отпускающий страх заставил бежать сюда, в Одессу, где он мог некоторое время скрываться у своего давнего дружка. Ему Самсонов доверял, насколько вообще мог кому-нибудь доверять. Но страх не проходил. Часами он смотрит на улицу и в каждом прохожем видит врага.
На мостовой появился милиционер, и он стал следить за ним. Милиционера обтекали два потока машин, и, казалось, они вот-вот задавят этого незнакомого, но ненавистного ему человека. Но тот оставался невредимым. Обычный регулировщик с полосатым жезлом в руке.
Все ли он предусмотрел, поселившись в этом старом сером доме на Дерибасовской? Вроде все. Только в таких домах сохранились «черные ходы». К тому же со второго этажа можно в случае опасности прыгнуть в окно.
...Звонок разрезал надвое тишину квартиры. Три раза — условный. Значит, пришел друг. На всякий случай Самсонов взял у него все ключи — береженого бог бережет. Вот и теперь. Услышав звонок, подкрался к двери и прильнул к глазку. На лестничной площадке стоял друг и смотрел прямо перед собой. Казалось, он рассматривает с той стороны того, кто в квартире. Самсонов с облегчением вздохнул, скинул цепочку, как всегда, повозился с ключом. Наконец дверь отворилась, и в ту же секунду он почувствовал на своих запястьях чьи-то сильные руки. Потом уже увидел двух молодых парней в белых рубашках. Совсем таких же парней, каких много было на улице в этот летний жаркий день.
КЛЯССЕР С ПОДКОВОЙ
Семен Николаевич Майоров старательно нажал на кнопку лифта. Никакой реакции не последовало. Лифт был старый и, сколько себя помнил Семен Николаевич, время для поломок выбирал самое неподходящее. Стоило кому-нибудь из жильцов приобрести новую мебель, цветной телевизор или пианино, он немедленно выходил из строя. Но сегодня Семен Николаевич на забастовавшую технику не обиделся. Путь по узкой неудобной лестнице на шестой этаж оказался очень кстати, чтобы изобрести правдоподобную версию, где он был ночью. Семен Николаевич шел и не спеша анализировал ситуацию.
«Во-первых, где же я был?..» — тут он споткнулся в буквальном смысле — на лестничном пролете кто-то оставил пустую бутылку «Столичной». Семен Николаевич аккуратно переставил ее на подоконник, где в живописном беспорядке валялись три стакана. В другое время он порассуждал бы о катастрофическим падении нравов в подъезде номер один, о преступной халатности милиции, о странной притягательности подоконника второго этажа, но сегодня мысли Семена Николаевича не настраивались на привычный лад. «Во-вторых, надо придумать, почему за всю ночь не мог позвонить домой... В-третьих, надо, чтобы Нина не могла проверить легенду... В-четвертых...»
Семен Николаевич шел и негодовал на свою скудную фантазию. Все версии поражали несостоятельностью. К тому же необходимо было придумать еще алиби. Во имя мира в семье нельзя было допустить, чтобы Ниночка могла связать ночное отсутствие супруга с именем Наташи из планового. В том, что о Наташе жена наверняка подумала уже часов восемь назад, сомнений не было.
Прямо перед глазами несчастного инженера-электрика гостеприимно распахнул двери кабины лифт.
— Чертова техника! — беззлобно выругался Семен Николаевич.
Лифт имел обыкновение ломаться именно в таком положении — с открытыми дверями. Инженер с негодованием отвернулся от своенравной техники и застыл в недоумении. Накануне он проводил в последний путь своего соседа и всегдашнего партнера по шахматам Николая Федоровича Ильина. Похоронили его на Митьковском кладбище. День был холодный. Две старушки в черных вдовьих платках приводили в порядок могилу, усыпанную уже увядшими цветами. Николай Федорович жил один, и в силу этих обстоятельств его двухкомнатную квартиру вечером опечатали.