После долгой разлуки встретились добрые, милые, чуткие люди. Подружка–приживалочка Милочка, находясь в малом отдалении, с душевным трепетом наблюдала за встречей не старых, нет — давних и верных друзей. Роман отпустил, наконец, ее руку, и она, сделав ею плавный жест, пригласила:
— Пойдем ко мне. Поговорим — наговоримся.
Проходя мимо Милочки, Роман без слов — не подыскать нужных слов сжал ее предплечье и мягко–мягко покивал головой с прикрытыми глазами. Сердечно поприветствовал, значит. Хорошо знал правила игры.
В кабинете–будуаре он, усевшись в светлое веселенькое кресло, оглядел внимательно стены и заметил, что:
— Имеются новые приобретения.
Натали вольно раскинулась на причудливом диванчике, закинула ногу на ногу, и закинутая длинная безукоризненная нога явилась на свет в полной своей красе. Покачав золотую домашнюю туфельку, висевшую на пальчиках этой ноги, Наталья заинтересованно (знала: Казарян — спец в этих делах) спросила:
— Ну и как они тебе?
— Судейкин он и есть Судейкин. Тышлер — просто прелесть. А вот Бируля. Сомнителен Бируля. Он лет тридцать, тридцать пять тому назад в моде был, особенно зимне–весенние эти серые пейзажи, и поэтому умельцы подделок весьма лихих налепили довольно много.
— Подделка, так подделка. Если подделка, то замечательная, она мне нравится. Пусть висит, — сыграла полное безразличие Натали. И, чтобы не думать о фальшивом Бируле, чтобы не огорчать себя этими думами, перевела разговор: — Вчерашним звонком ты меня прямо–таки заинтриговал. Я вся внимание, Рома.
Заговорить Казарян не успел: Милочка вкатила в кабинет двухэтажный стеклянный столик на колесиках, на котором в идеальном порядке располагались стеклянный пышащий паром кофейник, стеклянные чашечки, стеклянные тарелочки с разнообразной закусью и стеклянная, естественно, бутылка с лимонным финским ликером. Поставив столик между кинозвездой и кинорежиссером, Милочка холодно сообщила:
— Так я пойду, Ната? У меня в городе дел в непроворот.
— Иди, иди, — согласилась Наталья. — Когда придешь?
— Да вечерком, наверное, загляну. Всего хорошего, Роман Суренович.
Роман проводил ее взглядом, поинтересовался:
— Обиделась что ли?
— Угу. Что беседы беседуем без нее. Ну, да ладно. Говори давай.
Сниматься Наталья стала в конце шестидесятых. Поначалу в амплуа простушек: кругленькая была, пышная, бойкая. Одним из первых снял ее Казарян в роли ядреной дикой таежной девы. Потом похудела, подсобралась, поднахваталась и стала героиней — хороша была, хороша. В моду вошла, снимали ее азартно, много. Затем незаметно перекатило за тридцать, и режиссеры, которые совсем недавно рвали ее на куски, перестали приглашать. В отличие от многих, оказавшихся в подобной ситуации неуравновешенных товарок, она не возненавидела весь мир, не спилась, не сдвинулась по фазе.
Она завела себе мецената. Из ЦК. И как по мановению волшебной палочки, те режиссеры, что в последнее время проходили мимо нее, стараясь не заметить, вдруг прониклись к ней небывалым дружеским расположением. Опять стали снимать. Лет пять тому назад меценат из начальника отдела был выдвинут в секретари, и она стала истинной кинозвездой. Обложки журналов с ее портретами, статьи о ее творчестве, регулярные и частые поездки по многочисленным кинофестивалям во все концы света… Сегодня уже, конечно, не то, но все же… Кинозвезда, она и есть кинозвезда.
— Мне твой папашка нужен, Ната.
Партийный борец за народное счастье в кинематографических кругах ходил под кличкой "папашка". Наталья среагировала мгновенно:
— Он теперь никому не нужен, Рома, даже мне.
— Вот и обрадуй забытого всеми страдальца. Позови его сюда.
— Я же сказала: он мне не нужен. Он нужен тебе, — она сделала паузу, чтобы разлить кофе по чашкам, а ликер — по тонюсеньким рюмкам. Кончив дело, гуляла смело: — На кой ляд мне его вызывать?
— Ну, коли уж по–простому, так давай совсем по–простому. Ты хочешь знать, что ты с этого будешь иметь? Отвечаю: ничего, кроме моего дружеского расположения.
— Немного, Рома.
— Не скажи, не скажи. Ты же знаешь наших радетелей за правду и демократию: вчера они тебя по определенной причине в ягодицы целовали, а сегодня, по этой же причине, за вышеупомянутые ягодицы кусать будут с яростью. А я, если ты поможешь мне, скажу, что это делать стыдно. Стыдно им, может и не станет. Но неудобно — да.
— Мой любимый ликер, — сказала она, пригубив рюмочку. — Попробуй, Рома.
Рома с отвращением попробовал, быстро запил кофеем и стал мелко жевать ломтик сыра. Игра "кто кого перемолчит" шла довольно долго. Сдалась Наталья: