— А ты недаром свой журналистский хлеб жрешь, — с уважением сказал Смирнов. — Умный ты, аналитик чертов!
— Стараемся, — самоуверенно согласился с его словами Алик. — Ты только представь, Саня, всю меру их безнравственности, цинизма, подлости, демагогии!
— Чего кипятишься–то? Я про них все понял уже года два, почитай, тому назад. А ты, я думаю, и того раньше.
— Кипячусь я, Саня, оттого, что вольно или невольно — не важно, десятилетиями подыгрывал им в их играх. И как про какую–нибудь мерзость узнаю, сразу же один вопрос: кого винить — их? себя?
— Обязательно кого–нибудь винить, — почему–то обиделся Смирнов, жить надо по–новому начинать как можно быстрей.
— Нам не начинать, завершать пора, Саня. Помирать скоро.
— Будто я не знаю. Только вот какая штука: не верю я, что когда–нибудь помру.
17
После приема пищи довольно долго глазел на нарядную публику "Макдоналдса". Сюда ходили, как в театр. Надоело. Встал и вышел. Уже вовсю горела неоновая реклама: здесь огненная буква "М" — не метро, "Макдоналдс", на той стороне бульвара золотое загадочное слово "Самсунг". Малость поглазел и тут. На уверенных, в таких же куртках, как и он, молодых людей, которые, сбившись в кучки, деловито обсуждали что–то, на вальяжных, лениво прогуливающихся девиц, на бойких торговцев жвачкой, презервативами, пивом, газетами. Все, находящиеся здесь совершенно отчетливо представляли, в чем смысл жизни. А он не представлял.
Сырцов перешел бульвар и поплелся по Тверской. Магазин "Рыба". Заглянул в "Рыбу". За двадцать пять рублей купил баночку лососины от того, что баночка была маленькая и залезала в карман. У книжного магазина под землей пересек улицу и пошел в обратную сторону. В переулке светилась скромная вывеска ресторан "Центральный". Очереди не было. Неизвестно зачем — сыт был до тошноты — открыл тяжелую дверь.
— Спецобслуживание! — зашумел швейцар, но узнал и, сделал вид, что обрадовался: — Георгий Николаевич! Давненько, давненько нас не навещали!
Сырцов кивнул швейцару и по ступенькам поднялся в зал. Знакомый официант мигом устроил место за столиком для своих. У колонны. Чтобы как–нибудь оправдать свое появление в этой точке общепита, заказал сто пятьдесят коньяка, зеленый салатик и бутылку "пепси". Без желания убирал все это, не интересуясь энергично отдыхавшими людьми. Расплатился и удалился к чертовой матери.
В дырке, над которой была надпись "Пицца–хат" неизвестно зачем приобрел пиццу в красивой круглой коробке, а в киоске уже закрывавшегося Елисеева бутылку "Наполеона".
Еще раз пересек Тверскую под землей и направился к машине.
Бережно устроил коробку и бутылку на заднем сидении, сел к рулю и включил зажигание. Приборная доска давала уютный, как от торшера с абажуром, теплый и успокаивающий свет. Захотелось домой, к торшеру. Послать все к черту, и домой. Так и решил было — домой, но у Университетского сделал поворот налево, потом направо и у нового цирка налево. Поставил "семерку" на стоянку, вышел, отошел подальше, чтобы лучше видно было. В окнах на одиннадцатом этаже горел свет. На кухне и в гостиной. Дома уже.
На стоянке посторонних машин не было. Сырцов, не таясь, вошел в подъезд. Но на всякий случай, проверился, как обычно. Спускаясь с двенадцатого на одиннадцатый, учуял станный запах. Поначалу не понял, что это, но потом понял все. Запах газа шел от горошкинской двери. Приник ухом к замочной скважине, прислушался. Тишина, тишина.
Кинулся к дверям ближайших соседей и жал, жал на звонок. Звонок был старомодный, верещал, как зарезанный поросенок.
— Что, что надо? — спросил из–за двери старушечий голос.
— У вас на площадке сильный запах газа! — прокричал Сырцов.
— Это не у нас, — ответила старуха, — соседям звоните.
И зашлепала вглубь квартиры, тупая курица, — слышно было. В следующую дверь Сырцов и звонил и ногой барабанил.
— Вы что, спятили? — угрожающе поинтересовался молодой интеллигентный баритон.
— У вас на площадке сильный запах газа! — повторил крик Сырцов.
— Это не у нас, — дублируя старуху, ответил баритон.
— Да поймите же вы, что действовать надо! Отравитесь же все, взорветесь ко всем чертям!