― Да что ты, там ― на роту.
― Разожги керогаз и разогрей макароны.
― Мерси. ― Соня повесила пальто, взбила волосы и уселась за стол.
― Чего же тогда на стул плюхнулась?
― С интересным мужчиной хочу посидеть. ― Соня повела огненным глазом, улыбнулась, показав идеальные зубы. Розу осенило:
― А что? Бери ее, Саня, пока не изнасиловали.
― Куда это Саня должен меня взять? ― надменно полюбопытствовала Соня.
― Замуж, ― ответил Александр.
― Так я за тебя и пошла! Мне муж нужен интеллигентный и состоятельный. А ты со своими жуликами совсем огрубел. И что ты можешь мне в этой жизни предложить, кроме пистолета под мышкой? ― наглая Сонька встала и двинулась к кастрюле с макаронами. Но на пути ее перехватил Алик, поднял, закрутил, умело обжимая при этом.
― Пусти, дурак, ― для проформы потребовала Соня, для проформы же и отбиваясь. Алик поставил ее на пол.
― Тогда за меня выходи, ― предложил он. ― Хотя не шибко состоятельный, зато до невозможности интеллигентный.
― Так ты же женатый! ― обиженно сказала Соня.
― Не имеет значения и не играет роли!
― Мне бывших в употреблении не надо. ― Соня еще раз сверкнула пылающим взором и ушла с кастрюлей в коридор ― разогревать макароны.
― Да, денек сегодня был... ― подвел итог Александр и выбрался из-за стола. ― Спасибо, хозяева, за заботу и угощение. Пошли, Алик.
Мир мой, моя Москва. Моя от недоступного Кремля до занюханного Малокоптевского.
Они вышил на горб заасфальтированной проезжей части Малокоптевского.
― Ты на Вильку не обижайся, ― сказал Алик. ― Его тоже понять можно. Сам знаешь, как ему с такой анкетой.
― Как там твои?
― А что мои? Нюшка слово "филолог" почти точно выговаривает, Варька в своем институте пропадает, а меня ноги кормят.
― Корреспондентом еще не сделали?
― Не... Литсотрудник я еще, Саня.
Они обошли огороженный забором из железных прутьев двор и миновали калитку.
― Неудобно стало в обход крутить, ― проворчал Алик, и Смирнов оживился, встрепенулся, вспомнил:
― Ты понимаешь, Алька, удивительная штука ― забор! Помнишь, как мы до войны с домом шесть враждовали? Их двор, наш двор, драки, заговоры, взаимные подлянки. Когда я вернулся, забора не было, стопили забор. Гляжу, вы с ребятами из шестого ― не разлей вода. А два года назад поставили эту железную клетку. И опять все началось сначала. Наши пацаны, их пацаны, наш двор, их двор, опять стенка на стенку. Заборчик-то ― тьфу, полтора метра высотой, а ― разделил, разделил!
Они стояли перед смирновской дверью. Побренчав ключами, Александр открыл ее и, не входя в комнату, на ощупь включил свет.
― Зайдешь?
― Поздно. Мне-то что, я в газету с одиннадцати, а тебе с ранья пораньше жуликов ловить. Спи.
Шестеро сидели на стульях возле стены. Ни дать, ни взять ― смиренная очередь на прием к высокому начальству. Или допризывники перед медосмотром. Но для просителей молодые люди были слишком молоды, а для допризывников ― уже переростки. Не очередь к высокому начальству опознание.
Вошла молодая еще женщина, дородная, складная, с ямочками на щеках. Но горе сделало свое дело: затемнило подглазья, сжало рот. За женщиной было двое. Понятые из посторонних посетителей МУРа.
― Приступим к опознанию. Марья Гавриловна, кто из сидящих здесь совершил позавчера вечером грабительское нападение на вашего мужа и вас? Роман Казарян был необычно для себя серьезен и даже слегка торжественен. Прошу вас, будьте внимательны.
Женщина не волновалась. Она спокойно и тяжело вглядывалась в лица. По очереди. В каждое. Праведный гнев заставлял ее быть справедливой.
― Этот и этот, ― твердо сказала она, указав на Витеньку Ящика и Сеню Пограничника.
Молодые оперативники, участвовавшие в опознании, освобожденно оживились, заговорили, а Витенька и Сеня по-прежнему сидели неподвижно.
― Спасибо, Марья Гавриловна. ― Роман взял ее под руку, вывел в коридор. ― Как себя чувствует Петр Афанасьевич? Мы все очень беспокоимся.
― Все четыре года, всю войну на передовой, и ничего, только два легких ранения, а тут... ― Женщина, не изменившись в лице, тихо заплакала. Потом виновато улыбнулась, привычно вытерла слезы и, вспомнив, о чем ее спрашивали, ответила:
― Врачи говорят, что все страшное позади, операция прошла успешно.
― Вот и слава богу. Пойдемте, я вас провожу до машины.
Роман, не одеваясь, дошел с Марьей Гавриловной до "Победы" и, помахав рукой вслед уходящей машине, рысью ― подзамерз слегка ― возвратился на свой этаж и влетел в кабинет Смирнова. Смирнов допрашивал Сеню Пограничника.
― Ты зачем здесь? ― выразил неудовольствие Александр. ― Ты мне складских готовь.
― Все готово, Александр Иванович, ― скромно ответил Казарян. Скромно, но с чувством собственного достоинства, как человек, выполнивший трудовую миссию.
― Тогда иди и жди. Я сейчас освобожусь, ― милостиво разрешил Смирнов. Пограничник понял, что пауза окончена и заунывным голосом продолжил:
― Ножом я пугал только. Я не хотел... Стоял бы спокойно, все в порядке было бы. А он меня с ходу за пищик...
― Он мужик, он солдат, он не мог перед тобой, сявкой, по стойке "смирно" стоять! Ты понимаешь, что теперь тебе на всю катушку отмотают?
― Я ж не хотел... Я попугать хотел...
― Об этом следователю расскажешь. Может, разжалобить его сумеешь, а только вряд ли, ― пообещал Смирнов и вызвал конвойного. Пограничника увели. Смирнов зевнул, неожиданно лязгнул зубами, удивился и смущенно объяснил сам себе, да и Роману тоже:
― Не высыпаюсь я, Рома. Такое дело. И еще какое дело: понимаешь, я на гниду даже разозлиться по-настоящему не могу. Вот в чем обида. А надо быть злым. К злости сила приходит.
Смирнов подошел к окну, глянул на волю. В саду "Эрмитаж" гуляли мамы с колясками, вовсю бегали жизнедеятельные, подвижные, как ртуть, неунывающие дети.
― Что у тебя там? Докладывай. ― Он отвернулся от окна и сел на подоконник.
― По делу проходило одиннадцать человек. Пятеро деловых, остальные так, с бору по сосенке. Семеро получили лагеря от трех до восьми, остальные в колонии для малолетних.
― Кто попал под амнистию?
― Все, Саня. Все.
― Черт бы нас побрал! Полную колоду тасовать. Обожди, я сам вспомню, кто там был. С покойничка начну. Леонид Жданов по кличке Жбан. Самсонов, кличка Колхозник, Алексей Пятко, кличка Куркуль, твой тезка Роман Петровский, кличка Цыган, и, наконец, Георгий Черняев, кличка Столб. Точно?
― Вот что значит незамутненная лишними знаниями память. Точно, Саня.
Смирнов на подначку обиделся:
― Помолчал бы, эрудит! Расскажи лучше по порядку: как там было.
― У них свой человека на фабрике был. Васин Сергей Иосифович, разнорабочий. Он неделю всех сторожевых собак приваживал ― кормил, ласкал. В тот день он незаметно на территории остался и друзей своих потравил к чертовой матери.
― Чем травил?
― Цианистым калием. У них все, как у больших было. Подогнали грузовой ЗИС, затемнили вохровца, домкратом продавили стены склада...
А склад ― времянка, на соплях. Огольцы в это время стражников у проходной дракой развлекали. А остальные ― по досочке, накатом, контейнеры в кузов своего ЗИСа, спокойно и не торопясь. И также спокойно отбыли.
― А что, культурно!
― Если б не дурак Колька Колхозник, не знаю, как бы казаковская бригада это дело размотала. Его на Перовском рынке с чернобуркой засекли. Опохмелиться ему, видите ли, надо было немедленно.
Весь товар нашли?
― Если бы! Пять контейнеров ― три с каракульчой, два с чернобурками исчезли бесследно.
― Ну, с кого же начнем разматывать?
― Я думаю, с Васина этого и огольцов. Они все по адресам, дома, а деловые ― те на хазах отлеживаются.
― Малоперспективно, Рома. Завалили Жбана стопроцентно не они, и знать ни черта не знают.
― Не скажи. Деловым связь нужна, информация, а может быть, и наводка. Через кого, как не через однодельцев? Есть шанс, Саня. Да и с кого-то надо наконец начинать.
― Наверное, ты прав. Но все-таки... Я тебя про обрубленные концы спрашивал. Не обнаружил?