― Вам помочь? ― спросил Александр у старшего группы, который диктовал протокол осмотра. Тот, оторвавшись от дела, кинул недовольный взор на печального гражданина, скромно стоявшего у притолоки, и ответил, как бы не отвечая:
― Раз знаменитость, значит, МУР подавай, районные пентюхи обязательно завалят!
― Мы собачку привезли, ― сообщил Казарян.
Районный пожал плечами:
― Пробуйте. Только, по-моему, сильно все затоптали.
Казарян спустился к машине, чтобы позвать Семеныча с его Верным, а Смирнов подошел к печальному гражданину.
― Вы хозяин квартиры? ― спросил Александр.
Гражданин печально кивнул и вдруг быстро-быстро заговорил, уцепившись сильными пальцами за борт смирновского пальто.
― Я не могу понять, почему он сердится. Я никого не вызывал, я только позвонил в союз оргсекретарю, спросил, что делать в таких случаях. Он сказал, что все возьмет на себя.
― А в районное отделение кто сообщил?
― Дворник наш, Галия Асхатовна. Она всегда после трех к нам убираться приходит. Пришла ― а дверь не заперта, и никого нет. Она сразу к участковому.
― А вы, э-э-э... ― Смирнов намекнул на то, чтобы писатель назвался.
― Василий Константинович, если позволите, э-э-э...
― Александр Иванович. А вы, Василий Константинович, всегда в первой половине дня изволите отсутствовать?
― Ни боже мой, Александр Иванович. Жена ― да, дочка тоже. Жена на работе, дочка в институте, а я с утра до двух за письменным столом.
― Почему же сегодня вас не было?
― Срочно вызвали на заседание секции прозы.
Старший из-за плеча на них недовольно посмотрел, давал понять, что разговор ему сильно мешает. Смирнов взял писателя под руку:
― Мы мешаем, Василий Константинович. Где мы можем без помех поговорить?
― Пойдемте на кухню, Александр Иванович.
В стерильно чистой кухне на столе стоял пустой графинчик и пустой стакан. Смирнов понятливо ухмыльнулся:
― От расстройства чувств позволили?
― Не скрою: хотел было. Да он меня опередил.
― Кто "он"?
― Да вор этот.
― Интересно. А много в графинчике было?
Василий Константинович указал пальцем уровень. Грамм по сто-сто пятьдесят, не больше.
― Я, честно говоря, днем не употребляю. Но сегодня, сами понимаете... ― неизвестно почему оправдываясь, пояснил писатель.
― А еще какая-нибудь выпивка в доме есть?
― Отсутствует. ― Писатель вздохнул. ― Меня Ирина Всеволодовна бдит.
― Что же из квартиры взяли, Василий Константинович?
― Шубу жены, довольно дорогую, из обезьяны, каракулевую дочкину, два моих костюма, и так, по мелочам.
― Что за мелочи?
― Побрякушки всякие. Кольца, кулоны, часы. Они все в шкатулке лежали.
― Действительно побрякушки или золото настоящее?
― Золотые, естественно. Кольцо ― маркиза с бриллиантами, кольцо с порядочным изумрудом, бирюзовый гарнитур, часы швейцарские в осыпи...
― Ничего себе побрякушки. А деньги?
― Денег в доме не держу. Понемногу в карманах, в сумках. А он, видно, деньги искал. Весь мой стол перевернул, мерзавец.
― Спасибо, Василий Константинович. Скажите, а ребята стакан и графинчик смотрели?
― Смотрели, смотрели. Сказали, что отпечатков нет, в перчатках, мол, работал.
Смирнов прошел в спальню, куда уже переместилась группа. Старший вопросительно посмотрел на него.
― По-моему, Скачок, ― поделился своими соображениями Александр.
― По-моему, тоже, ― саркастически согласился старший.
― Высокий профессионал. Работал в перчатках, ни одного пальчика. Замок отжат мастерски, взято все по точному выбору.
― Скажите, ― робко поинтересовался писатель, ― почему когда вот здесь, в спальне, стояли прекрасные кожаные чемоданы, он, для того, чтобы уложить вещи, полез на антресоли и достал драный фибровый?
Из-за спины писателя Казарян дал нужные разъяснения:
― Чтобы все соответствовало, товарищ писатель. Вор чемодану и чемодан вору.
― Не понял, ― обернулся к Казаряну писатель.
В ватнике и кирзачах и с заграничным чемоданом, представляете? Лакомый кусок для любого милиционера.
― Теперь понял! ― ужасно обрадовался писатель.
― Мы вам не нужны? ― спросил у старшего Смирнов.
― Да уж как-нибудь обойдемся.
― Эксперта я вам оставлю. А мы, Рома, с тобой пойдем погуляем.
На улице встретили недовольного Семеныча и удрученного Верного. Семеныч, чтобы избежать подначки, начал первым:
― Вы бы еще нас на улицу Горького вывели или на площадь Свердлова! Найдешь тут! Только собаку нервируют.
― Докуда хоть довел? ― миролюбиво поинтересовался Александр.
― До Беговой. А там уж полный бардак, только нюх собаке портить.
Смирнов посмотрел на Верного. Тот, будто понимая, виновато отвел глаза.
― Не унывай, кабыздох!
― Собачку не смей обижать. Если что ― я виноват, ― сказал Семеныч. Ничего не ответив, Смирнов ободряюще похлопал того по спине и вместе с Казаряном пошел дальше. Они пересекли Беговую и поплелись вдоль церковной ограды стадиона Юных пионеров. Из-за угла выползал трамвай. Двадцать третий номер.
― А ну-ка покажи, как от тебя Цыган ушел! ― требовательно предложил Александр.
― А вот так! ― заорал Казарян и с ходу набрал немыслимую скорость. Хотел вспрыгнуть на подножку, хотел, чтобы этого не смог сделать Смирнов, хотел уехать один, показал кукиш оставшемуся Александру. Казарян вспрыгнул на первую площадку прицепного вагона и торжествующе обернулся. Смирнов из последних сил бежал рядом с последней площадкой. Успел-таки, зацепился, прыгнул на подножку, глянул на Казаряна и показал ему кукиш. Роман ликующим криком вопросил:
― Куда едем, Саня?
― За кудыкину гору! ― весело ответил Александр.
За счастье ― стоять на подножке мотающегося вагона и весело перекрикиваться с приятелем, стоящим на другой. Это счастье ― ехать по знакомой, привычно любимой Москве, где они ― ее истинные жители. Это счастье ― ни о чем ни думать и лицом ощущать плотный несущий на тебя воздух. Молодые были еще тогда, здоровые...
Они пересекли Ленинградское шоссе и по Дворцовой аллее вышли к устью Красноармейской улицы. Справа, на отшибе и от Красноармейской, и от высоких прекрасных деревьев причудливых аллей, рядом со складом, расположенным в бывшей церкви стиля ампир, стояла обширная пивная.
Смирнов распахнул дверь, и они через предбанник проникли в помещение. Переполненная лишь в дни футбольных матчей, когда болельщики в предвкушении невиданного зрелища сдерживали свое возбуждение употреблением горячительных напитков до и расшатанную непредсказуемыми перипетиями игры психику теми же напитками после, пивная эта в обычные дни посещалась лишь немногими завсегдатаями.
Двое офицеров-летчиков торопливо допивали пиво. Допили и стремительно удалились. А другая пара застряла ненадолго: молодые инженеры-конструкторы из ильюшинской шарашки, приняв по сто пятьдесят, бурно спорили по производственным вопросам. В углу щурился от удовольствия только что захмелевший алкоголик.
За стойкой у сатуратора несла бессменную вахту буфетчица Дуська. К ней, весь сияя от возможности лицезреть такое, и направился Александр.
― Сколько же ты лет за стойкой, добрая душа! ― произнес он проникновенно и повернулся к Роману. ― Помню, как она меня еще несовершеннолетнего жалела! Не положено вроде, ан нет, пожалеет пацана, нальет.
― Несовершеннолетним спиртные напитки запрещено продавать, ― сурово сказала Дуся.
― Ты что, не узнала меня, Дусенька?
― Узнала, Санечка. По шуткам твоим нахальным узнала.
Александр был совсем рядом. Облокотился о стойку, грустно так посмотрел ей в глаза.
― Что ты у него купила, Дуся?
― Не понимаю, о чем вы, Александр Иваныч.
― Ого, официально, как на допросе! И сразу с отказа. А если шмон с понятыми? Если найду? Соучастницей пущу, Дуся.
Дуся тут же уронила слезу. Крупную, умелую. Смирнов ждал. Она достала из рукава кофты платочек, промокнула глаза, и высморкалась.
― Ничего я у него не покупала. В залог взяла.
― Покажи.