― Вполне возможно. Еще?
― Больше ничего, Саня, ― твердо сказал Ларионов. ― Просто так фантазировать я не умею. Мне материал нужен, понимаешь, материал, на котором я могу выстроить версию.
― Да... Значит, свободный поиск? ― спросил Смирнов. Кивнули оба Казарян и Ларионов.
― Даю три дня на разработку. Я нынче добрый, ― подвел итог совещания главнокомандующий.
Нет, все-таки ― огольцы. Казарян шел к отцу Геннадия Иванюка. С отцом проще, чем с матерью, та потонет в эмоциях. А отцу расскажешь, покажешь малозаманчивую перспективу, докажешь, что деваться некуда (а ему действительно деваться некуда), и он будет послушным, как хорошо натасканный волкодав. А давить надобно на волка ― совсем беззубого пока волчонка. Сынка родного.
Отец Геннадия был шишкой средних размеров ― председателем Мосгоршвейсоюза, одной из организаций Промкооперации, в систему которой входили пошивочные артели и ателье.
Одноэтажный особняк на Сретенском бульваре был трогателен, как трогательны уютные московские жилища середины прошлого века, приспособленные под учреждения. Этот хоть содержали в порядке ― без халтуры покрашенные снаружи и внутри стены, непотревоженная старинная лепнина, натертые до блеска, наборные паркетные полы.
― Мне бы Тимофея Филипповича повидать, ― обратился к секретарше Казарян.
― А вы откуда, товарищ? ― добросовестно исполняя свои обязанности, официально осведомилась секретарша. Казарян застенчиво улыбнулся и пояснил:
― Из милиции.
― Из ОБХСС? ― решила уточнить секретарша.
― На этот раз ― из МУРа.
Кабинет был хорош потому, что и при дореволюционном владельце он был кабинетом. Любимый Казаряном орех: причудливая резьба, свободные неожиданные формы. Стол, кресла, стулья. После положенных приветствий Казарян поинтересовался:
― Мебель сами подбирали или по наследству?
― Еще со старых времен. Заменить руки не доходят. ― Полноватый, но не полный, и потому весьма вальяжный, в хорошо сшитом пиджаке, Тимофей Филиппович царским жестом указал на кресло, подождал, пока усядется Казарян, и тоже поинтересовался:
― Чем обязан визиту представителя столь почтенной организации?
― Не "чем" ― "кому". Сынку. Кровинушке вашей. ― Казарян атаковал с ходу.
― Опять, значит, ― поник Иванюк-старший. ― Вы его арестовали?
― Зачем спешить? Если вы сделаете так, что он нам поможет, вместе поищем варианты.
― Не понимаю, ничего не понимаю.
― А что тут понимать? Он рассказывает мне все, только честно, ― тогда он свидетель. Он молчит или врет ― тогда он соучасник.
― В чем соучастник?
― В убийстве, дорогой Тимофей Филиппович. ― Казарян орудовал дрыном. Подобная разновидность советского руководителя была ему хорошо известна. Только дрыном и только по голове. Иначе не проймешь.
― Гена убивал?!
― Вы хотите знать, действовал ли он ножичком или револьвером? Успокою вас: не действовал. Но тут же опять обеспокою: принимал самое активное участие в организации этого преступления.
Председатель сломался. Он смотрел на Казаряна преданными глазами хорошо натасканного волкодава.
― Что я должен делать?
И персональная машина у Иванюка-старшего была. Трофейный "опель-капитан". И личный шофер ― молодая складная бабенка в превосходной кожаной куртке. Бабенка не без сексепила.
Катили по бульварам. Мадам Козлевич помалкивала, изредка поглядывая на пригорюнившегося Иванюка, и, через зеркальце, на вольно раскинувшегося на заднем сиденье Казаряна. Никитские ворота, улица Герцена, высотный дом, метро "Красная Пресня". Приехали.
― Как договорились, Тимофей Филиппович. Бумажник забыли, заскочили на минутку. Если Геннадий дома, подходите к окну на кухне, ― еще раз проинструктировал Казарян, не очень-то надеясь на слегка замутненную после обработки голову Иванюка-старшего.
Понурый Иванюк вылез из машины и пошел. Представительный мужчина, ничего не скажешь.
― Спишь с ним? ― спросил у шоферши Казарян.
― Не твое собачье дело, мент, ― не оборачиваясь, огрызнулась она.
― Именно мое, я же мент. Я про своих клиентов все должен знать.
― Ну, сплю. Что из этого?!
― А с мальцом?
― Плевала я на сопляка вашего!
― Ясненько. Он пристает, а ты не даешь.
― Пристает! Слюни пускает да прижимается! ― презрительно определила застенчивые попытки Иванюка-младшего шоферша. В окне появился Иванюк-старший, но Казарян не торопился.
― Ты его одного куда-нибудь возила?
― Лохудру вожу, а сопляка ― нет. Хозяин запретил.
― Хоза-аин! ― передразнил ее Казарян и вылез из машины.
Дверь открыл Иванюк-младший.
― А вот и я, Гена! ― радостно, как в цирке, приветствовал его Казарян и развернул красную книжечку.
― Кто там, Геннадий? ― спросил из кухни старший Иванюк в пределах возможной для него естественности. Но на первый раз весьма сносно.
― Это ко мне! ― криком, чтобы отец не заметил волнения, ответил Геннадий.
― Папа? ― полушепотом спросил Казарян и, когда Геннадий кивнул, криком же расширил и углубил его ответ: ― И к вам тоже, Тимофей Филиппович!
Тимофей Филиппович появился в прихожей.
― Кто это, Геннадий? ― на этот раз несколько театрально вопросил Иванюк-старший.
― Это из милиции, папа, ― пролепетало непутевое дитя.
― Опять?! ― вскричал папа. ― Ты же давал мне честное слово, что с этим покончено!
― Папа, я ничего такого не делал! Я не знаю, почему он пришел!
― Просто так милиция не приходит! ― сейчас Иванюк-старший орал абсолютно искренне.
― Дорогие Иванюки! ― обратился к ним Казарян. ― Что же в прихожей шуметь? Давайте расположимся где-нибудь поудобнее, сядем рядком да поговорим ладком.
― Прошу! ― опомнился Иванюк-старший и распахнул дверь в столовую.
― Давайте договоримся так, ― предложил Казарян, усевшись на зачехленный стул. ― Чтобы избежать базара, я буду задавать вопросы, и на каждый вопрос будет отвечать только тот, к кому этот вопрос адресован. Есть другие предложения по порядку ведения?
Папа согласно молчал, а сынок в нервности задал дурацкий вопрос:
― Это вы к Стручку приходили?
― Вопрос не имеет отношения к делу. Хотя к Виталию Горохову по прозвищу Стручок приходил именно я. Начнем. Геннадий, ты сейчас имеешь связи с кем-либо из преступной группы, не без твоей помощи ограбившей в свое время меховой склад?
― Нет. Как из колонии вернулся, никого не видел и видеть не хочу.
― А упомянутый тобой Стручок?
― Это не связь. Мы с ним дружим.
― Я же запретил тебе встречаться с этим бандитом! ― вскричал Иванюк-старший.
Казарян посмотрел на него жалеючи и проникновенно укорил:
― Мы же договорились, Тимофей Филиппович. ― И младшему: ― Объясняю тебе: будешь говорить правду, пройдешь свидетелем. Будешь врать соучастником в страшненьком деле.
― Каким соучастником? Какого еще дела? ― заныл тот.
― Об этом после. Ну, так кого ты видел из преступной группы?
― Геннадий, говори правду! ― опять не выдержал отец.
― Гена, говори. Ведь папа просит.
― Ни с кем я не встречался, ни с кем! ― криком прорыдал Иванюк-младший.
Казарян подождал, пока он вытрет слезы, сопли и высморкается. Геннадий все это проделал при помощи довольно чистого носового платка.
― И с Романом Петровским по кличке Цыган тоже не встречался?
Надо же, вроде бы успокоился, а тут снова зарыдал. Хлипким оказался отпрыск богатырского рода Иванюков. Казарян напомнил о главном:
― Ты не рыдай, ты дело говори.
― На второй день, как я вернулся, он меня прихватил, ― вытерев слезы, начал повествование Геннадий. ― У дома нашего поджидал. Велел к Стручку идти, чтобы тот Васина разыскал. А Васин еще не приехал. Потом он мне задание дал. Сходить по одному адресу и записку передать.
― Кому?
― Да бабке какой-то!
― Адрес, адрес, Гена!
― В Ростокине это. Второй Ростокинский тупик, дом шесть, квартира девять. Евдокия Григорьевна.
― В записку-то заглянул?
― Я чужих писем не читаю.