― Последний разговор ― о домушниках? ― перебил Ларионов.
― Ага, ― легко согласился Вадик. ― Просил подходящего человечка подыскать, по возможности, не нашего, не московского.
― Зачем он ему ― не говорил?
― Он не говорил, а я не спрашивал. Не знаешь ― свидетель, знаешь соучастник.
― Про скок у коллекционера Палагина по хазам не слыхал ничего?
― Говорили что-то.
― А ты рекомендованного тобой ростовского гастролера с этим делом не соединял?
― Это уж ваша работа ― соединять.
― Ты, как всегда, прав. Вот я тебя с этой кражей и соединю.
― Не соединишь, Алексеевич, я тебе на свободе нужен. ― Вадик окончательно раскололся и поэтому окончательно обнаглел.
― Нужен. Пока нужен, ― двусмысленно подтвердил Ларионов и потребовал: ― Нарисуй-ка мне этого гражданина в профиль и анфас.
― Леонид Михайлович Берников. Телефон Ж-2-14-16. Живет на Котельнической набережной, серый такой дом у Таганского моста. Генеральский.
Сведения Ларионов не записывал, он их запоминал. Настроение улучшилось. Он поднялся со скамьи, подмигнул Вадику, усмехнулся:
― Кончил дело ― гуляй смело. А не вернуться ли нам, Вадик, в Дом кино, шарики с устатку покатать?
― Я тут Ромку Петровского встретил. Он тебе не нужен? ― вставая, предложил Вадик, как бы отстегивая Ларионову премиальные за душевное поведение.
― О чем толковали? ― без особого интереса поинтересовался Ларионов.
― Да вроде ни о чем. Топтался он на месте, намеки делал, хотел о чем-то спросить, но так и не спросил ни о чем.
― На что намекал, вокруг чего топтался?
― Как бы походя вопросик закинул насчет того, знаю ли я человека при деньгах, который эти деньги вложить хочет. Я ему прямо в лоб: что предлагаешь? Он посмеялся, рукой махнул, мол, так, отдаленная перспектива.
― Ну, тогда ближайшая перспектива у него ― два года за нарушение паспортного режима. У него ведь Москва минус сто. Встретишь его, так и скажи.
― От своего имени? ― изволил пошутить Вадик.
― От моего имени, от имени московской милиции, как тебе удобнее. Ну что, пошли?
― Берегись, Алексеич, раскую я тебя на все четыре копыта. Год будешь мне алименты от своей милицейской зарплаты отстегивать!
Лики музыкальных гениев по стенам, лица знакомых интеллигентов в рядах, и Курт Зандерлинг с Бетховеном в обнимку. Ах, хорошо! Роман Казарян прикрыл глаза. Красивым голосом Всеволод Аксенов ритмично излагал последний монолог, и взрывами врывалась музыка.
Вот он финал. Ах, хорошо, ах, хорошо! Хорошо вспомнить, что можно испытать наслаждение от музыки, хорошо ощущать себя в душевном единении с теми, кто вместе с тобой испытывает это наслаждение, хорошо сидеть в кресле с закрытыми глазами и просто слушать. Все. Конец Эгмонту, конец первому отделению.
Роман открыл глаза. Поднялся с кресла. В шестом ряду, справа, вставал Миша Мосин. Роман направился к нему.
― Ромочка! ― обрадовался Миша Мосин. ― Сколько зим, сколько лет!
Гуляли в фойе, разговаривали об искусстве.
Идя в Большой зал консерватории, Казарян полагал, что после первого отделения возьмет Мишу Мосина под руку и выведет на улицу Герцена, где задаст ему ряд интересующих его, Казаряна, и Московский уголовный розыск вопросов. Но пожалел и этого не сделал. Не Мосина пожалел. Во втором отделении была Девятая. Договорились встретиться после концерта.
Кончилось все. Ослабленные и невнимательные, они закуривали в скверике, в котором еще не поселился размахивающий руками Чайковский. Подбежала дамочка в очках, схватила Мосина за рукав, защебетала оживленно.
― Мосенька, сегодня Курт был неподражаем, не правда ли?
― Иначе и не могло быть. Он с нами прощался, Лялечка.
― Это не трепотня, Мося, это действительно так? ― жалостно спросила дамочка.
― Это действительно так. Днями Курт Зандерлинг навсегда уезжает от нас в ГДР, ― торжественно доложил Мосин.
― Горе-то какое! ― деловито огорчилась дамочка, поцеловала Мосина в щеку, подхватила на лету падавшие от удара о мосинский нос очки и убежала.
― Миня, а почему тебя Мосей стали звать? ― поинтересовался Роман.
― Ты с успехом мог бы задать другой вопрос: Мося, а почему тебя Миней назвали? ― раздраженно ответил Мосин. ― Но мне кажется, что ты отлавливал меня не для того, чтобы задать этот вопрос. А совсем-совсем другой. По палагинскому делу. Так?
― Проницателен ты, Миня.
― Профессия такая.
― А какая у тебя профессия?
― Юрист, Рома.
― Не юрист, а юрисконсульт фабрики канцтоваров "Светоч". Это не профессия и даже не должность. Это крыша, голубок мой.
Мося засмеялся и смеялся долго. Отсмеявшись сказал:
― Господи, до чего же милиционеры одинаковые! Сразу пугать.
― Я не пугаю тебя. Я позицию определяю, с которой ты и должен выступать в разговоре со мной. Я ― представитель правоохранительных органов, а ты ― жучок, существующий и существующий неплохо на сомнительные доходы.
― Из пушек по воробьям, ― как бы "а парт" кинул реплику Мосин.
― Воробей ― это ты?
― Выстрел-то мимо меня и поэтому по воробьям. ― Вопросы будешь задавать? ― с места в карьер начал Мосин.
― А как же! ― обрадовался Казарян.
― Тогда без предисловий начинай. Я тороплюсь, меня симпатичная гусыня ждет.
Казарян взял его под руку и вывел на улицу Герцена, и пошли они к Манежной площади.
― С палагинской коллекцией хорошо знаком?
― Да.
― И знаешь, как она хранилась в доме?
― Да.
― Через тебя никто не пытался начать переговоры с Палагиным о продаже коллекции или части ее?
― Палагинской коллекцией интересуются только специалисты и фанаты. И те и другие знают, что Палагин ничего не продает. Так что подобной попытки не может быть в принципе.
― Кстати, Миня, а сам-то ты что-нибудь коллекционируешь?
― Конечно. Но моя страсть ― сугубо по моим средствам. Я по дешевке собираю русскую живопись начала двадцатого века, которая стоит копейки и которая через двадцать пять лет сделает меня миллионером.
― А хочется стать миллионером?
― До слез, Рома.
― При такой жажде можно и форсировать события, а?
― Какие, собственно, события?
― События, приближающие тебя к миллионам.
― Дорогой Рома, при твоем ли роде деятельности заниматься эвфемизмами? Спроси коротко и ясно: "Гражданин Мосин, не вы ли за соответствующее вознаграждение навели уголовников-домушников на коллекцию Палагина?"
― Считай, что спросил.
― Не я.
― Жаль. ― Казарян обнял Мосина за плечи. ― А то как бы было хорошо!
― Не столько хорошо, сколько просто. Для тебя.
― В общем, я тебе, Миня, верю. Хотя нет, все наоборот. В общем, я тебе, Миня, не верю, но в данном конкретном случае верю.
― Тоже мне Станиславский! Верю! Не верю!
― Хватит блажить-то. Давай вместе подумаем. Я поначалу был убежден, что наводка зрячая. А вот окружение прошерстил и усомнился.
― А если темная, Рома?
― Откуда? Среди окружения фофанов для темной наводки нет.
― Есть идея, Рома.
― Поделись.
― А что я с этого буду иметь?
― Миня, могу тебя заверить: от моих благодеяний миллионером станешь.
― Да я шучу, шучу! Хотелось бы просто от тебя в знак признательности небольшой сувенирчик. У твоего папаши в чулане лентуловский этюд пылится. Только и всего!
― Договорились. А ты мне в ответ ― театральный экскизик Добужинского. Я помню, у тебя их несколько.
― Это же баш на баш! Мне-то какая выгода?
― Как знаешь, Миня, как знаешь!
Мосин отчаянно махнул рукой:
― Ну, что мы с тобой, право, как на базаре! Бери идею задаром.
― Значит, Лентулов менять прописку не будет.
― Как это не будет? ― возмутился Мося. ― Мы же с тобой договорились: ты мне Лентулова, а я тебе ― Добужинского.
― Ладно. Отдавай идею задаром.
― Вы в своей конторе на Петровке небось думаете, что вы самые умные и проницательные. А у некоторых на плечах тоже не кочан капусты.
― Кстати, насчет эвфемизмов. Некоторые ― это ты?
У казаряновской альма-матер ― юрфака ― они перешли на другую сторону улицы, свернули налево и мимо старого здания МГУ, мимо американского посольства выруливали к "Националю".