Как первый луч весенний ярок!
Какие в нем нисходят сны!
Как ты пленителен, подарок
Воспламеняющей весны!
― разумея под подарком нынешней воспламеняющей весны Леонида Берникова.
Начальник производства артели "Знамя революции" усадил в кабину жену Зою, а сам вместе с дочкой забрался в кузов. Полуторка тронулась.
На дачу, на дачу! Катили по Ярославскому, Дмитровскому, Ленинградскому, Можайскому, Калужскому, Рязанскому шоссе полуторки и трехтонки, набитые нарочито небогатым дачным скарбом. Матрасы и одеяла, корыта и умывальники, табуретки и столы, керогазы и примусы, ночные горшки и зеркала. Прочь от надоевшего за зиму города, прочь от коммунального многолюдства, прочь от знакомых лиц, избитых каждодневных единообразных перемещений, прочь от столичной неволи. К улочкам, заросшим желтыми одуванчиками, к вечерней ― с туманом ― прохладе, к извивающейся речушке, к волейбольным площадкам меж сосен, к выдуманной дачной свободе.
Роскошествовали в собственных, ютились у знакомых, снимали у круглогодичных. Ввергали семейный бюджет в кризисное состояние, залезали в долги, отказывали себе в самом необходимом... Но ― на дачу, на дачу!
Для того чтобы ни свет ни заря мчаться под нежарким солнцем раннего утра к электричке, для того чтобы поздним вечером, изнемогая под непосильной тяжестью авосек и рюкзаков, возвращаться к временному своему очагу и тут же засыпать от усталости на неудобной раскладушке.
Но не таков был Леонид Михайлович. Поселив семейство в Кратове, то ли у дальних родственников, то ли у ближайших друзей, он посещал милый теремок на берегу пруда лишь в выходные дни, отдавая будни трудам и заботам в Москве.
Ужасно деловой, он в синем сатиновом халате метался, руководяще размахивая руками, по производственным помещениям и территории артели, в солидном костюме из чисто шерстяной ткани "Метро" навещал свое кооперативное начальство, в бобочке из крученого шелка требовательно появлялся у смущенных смежников. Работа.
Вечерами ― заботы. Заботился он о тридцатилетней искусственно платиновой блондинке Зиночке Некляевой, чей бревенчатый обихоженный домик в селе Хорошеве, охраняя покой владелицы, он навещал ежевечерне и, как водится, охранял его еженощно.
Золотая рыбка (на посылках) Дмитрий Спиридонович Дудаков при Зиночке исполнял обязанности чичисбея, ловя ее желания и угадывая ее капризы.
― Квартира на Зацепе, дача в Кратове, артель, домик в Хорошеве, загибал пальцы Смирнов. ― Неделю водите, и только-то?!
― И только-то, ― раздраженно откликнулся Казарян. ― Больше никуда и ни с кем.
― Не узнаю тебя, Рома, ― укорил Смирнов. ― Неужто трудно блондинку Зинку пощупать, пока Леонид Михайлович горит на работе?
― Не беспокойся, со временем пощупаю, ― пообещал ему Казарян, и от такого обещания Смирнов, естественно, забеспокоился:
― Я в переносном смысле говорю.
― Я тебя так и понял.
― Зинкин дом и дворовая пристройка ― наиболее перспективные объекты, ― подал голос Ларионов.
― А почему не дача?! ― возразил Смирнов. ― Дача-то наверняка куплена на его деньги подставным родственничком.
― Людей там много, Саня, ― разъяснил Ларионов. ― Близких и дальних родственников. Каждый смотрит в оба и мечтает увидеть что-нибудь такое, что поможет вырвать у богатого главы семейства хоть малую толику.
― Дудаков?
― Этот вообще комнату снимает. Кстати, с ним бы по картотеке пройтись. До того сер, что следует обязательно проверить.
― Он сер, а ты, приятель, сед, ― перефразируя Крылова, продекламировал Казарян.
― Сед я, ― сказал Смирнов. ― Ростов запросили?
― Запросили. Приметы отправили, теперь картинок для опознания ждем. Только что это дает? Ну, опознает его мой осведомитель, и что? Берников откажется, домушник откажется ― следов-то никаких не оставил ― и все. Только спугнем их. Коллекцию надо у Берникова искать, ― сделал вывод Ларионов.
― А ведь если бы не амнистия, Берников не рискнул бы, ― вдруг сказал Смирнов. ― А тут разгул, так сказать, преступности. Тогда можно хватать под шумок, кто в этом навороте разберется. Он и схватил. Цап ― и сидит тихонько, в норку забившись.
― К чему твой психологический экскурс? ― поинтересовался Казарян.
― Характер гражданина Берникова это проясняет. И обывательскую его ограниченность в оценке событий, ― ответил Смирнов.
― Все общие рассуждения, Саня. А как его с поличным прихватить? вздохнул Ларионов.
― Исходя из общих рассуждений, ― невинно ответил Смирнов.
Зиночке было скучно оттого, что Леонид Михайлович, как всегда по воскресеньям, отбыл в Кратово. Она прямо и заявила об этом Дудакову, который тоже не прыгал от веселья:
― Скучно, Митька!
― Давай водки выпьем, ― нашел Дудаков выход из положения.
― Тебе только бы нажраться! ― поморщилась Зина и предложила сама: ― А что, если в Татарово на пляж махнуть?
― Спятила! Вода еще знаешь какая холодная?!
― А мы загорать. ― Она глянула в окно, стала убирать со стола грязную посуду и остатки царского завтрака. ― День-то какой!
Дудаков понял, что сопротивляться бесполезно. Изволил только тактично намекнуть:
― Бутылочку бы с собой нелишне захватить.
День-то какой! Еще по-весеннему трепетна и мягка пронзительно-зеленая, светлая листва, а уже жаром отдает от асфальта.
Зина сразу взяла быка за рога: в ожидании неторопливого воскресного троллейбуса стала загорать, закрыв глаза и подставив лицо лучам яростно палившего с безоблачного неба солнца. Два паренька подтянулись к остановке и стали ждать троллейбуса.
В троллейбусе-то еще лучше. Влетел в открытые окна теплый ветер и стал гулять среди немногочисленных пассажиров, заставляя трепетать, как знамена, женские косынки, круглым горбом надувая мужские рубашки, лохматя волосы и принуждая всех радостно щуриться.
От троллейбусного круга, от пятачка идти до пляжа минут пятнадцать.
― Далеко-то как идти еще! ― выразила неудовольствие Зина.
― А мы не торопясь, ― подбодрил ее Дудаков. Настроение у него было замечательное: в авоське, привалившись к свертку с закусью, отдыхала перед боем бутылочка. Мимо заборов начальнических дач спустились к пляжу. Несмотря на то, что вода действительно была холодна, все же кое-какой народец на пляже колбасился.
Дудаков и Зина присели на песочек и, сидя, обнажились. Зина расстелила на песке принесенное из дома одеяло и раскинула на нем богатые свои, по-зимнему белые формы. Дудаков же продолжал сидеть, слегка стесняясь бледно-голубого тельца, густо испещренного мрачно-синими картинками. Не человек, а выставка графики: тут и деревенский пейзаж с церковью, и свидание двух приятелей с пивными кружками, и жанровая зарисовка на темы свободной любви, и ню (вроде бы даже Леда с лебедем), и нечто из немецкого позднего романтизма, повествующего о похищении орлом глубоко несчастного от этого юноши. Ну и, естественно, там и сям разбросанные каллиграфические лозунги: "Не забуду мать родную", "Нет в жизни счастья", "За друга в огонь и в воду".
Перед тем, как дремотно закрыть глаза, Зина осмотрела экспозицию и спросила без интереса:
― Кто это тебя так изукрасил?
― Сам. Молодой был и глупый.
― Как же ты до спины доставал?
― Товарищи помогли.
― Это за которых в огонь и в воду? ― догадалась Зина и, не ожидая ответа, сладострастно задремала. Через некоторое время из дремоты ее вывел комплимент, произнесенный оглушительным шепотом:
― Нет, ты посмотри, какая женщина, Сережа!
Неизвестно, посмотрел ли Сережа на женщину, но женщина ― это уж точно ― украдкой посмотрела на говорившего. Могучий армянин тоже поймал этот взгляд и улыбнулся. От такого обходительного нахальства Зина гордо отвернула голову.
― Сережа, это женщина моей мечты! ― продолжал настаивать армянин.
― Девушка, ― поправил его неизвестный Зине Сережа.
― Откуда знаешь?
― Кинокартина такая была ― "Девушка моей мечты".