Я был доволен и уехал, унося я памяти терпкий запах каштанов, пыли, краски с оград — запах свободы… Мне хотелось улыбаться…
…Улыбкой я и встречаю Эрлиха, еще более хмурого и замкнутого, чем в предыдущий вечер. Государственные заботы так и выпирают из него вместе с холодным взглядом, которым он одаривает меня и Микки.
— Надеюсь, вам лучше, Одиссей?
— Я превосходно погулял.
— Больц, приготовьте кофе. И уберите машинку. Мы не работаем.
Микки испаряется, а Эрлих буквально падает в кресло.
— Минуту, — говорю я. — Привстаньте, Шарль.
— Что еще?
— Вы сели на вязанье. Мадемуазель Больц вяжет носки для солдат.
Эрлих вытаскивает клубок и спицы и с размаху швыряет в угол.
— Сумасшедший дом!
— Что с вами, Шарль?
— Ничего, — говорит Эрлих и добавляет уже по-французски: — Фогель был здесь?
— Нет. Я, правда, отсутствовал… Он узнал адрес?
— Хуже. Варбург получил рапорт Фогеля, где тот обвиняет меня в сделке с врагом. Спасибо, что Варбург, а не группенфюрер Мюллер в Берлине!.. Поставьте чашки, Больц, и не крутитесь тут! Если я наткнусь на вас вне кухни, пеняйте на себя!
Задик Микки, повернутый в нашу сторону, выражает величайшее негодование и презрение. Хотел бы я увидеть лицо Лотты!..
— Расскажите толком, Эрлих, — прошу я, отпивая глоток.
Кофе жидок и слаб, совсем в духе экономной Микки. Пакетики с сахарином аккуратной стопкой лежат на отдельном блюдечке. Две крахмальные салфетки заключены в мельхиоровые кольца. Идеальный порядок в сочетании с идеальной скупостью. Хоть бы печеньице подала, что ли…
Циклоп, забыв положить сахарин, долго и тщательно перемешивает кофе.
— Скверно складывается, Одиссей. В доносе сказано, что штурмбаннфюрер Эрлих, маскируя свои изменнические действия интересами империи, добился освобождения английского агента и прячет его от гестапо. Прямо анекдот, если б не одно «но»: в Берлине из таких вот анекдотов делают смертные приговоры…
— Я не проговорюсь и в Берлине.
— Допустим. И все-таки ситуация щекотливая. Прикиньте: вы действительно почти на свободе; гестапо до сих пор не внедрилось в резидентуру СИС, ваш отчет перепевает известную по другим источникам информацию, и все остальное в том же духе. Подбейте баланс и сообразите, что-будет, если через неделю мы не выйдем на Люка.
— Не раньше пятнадцатого.
— Пусть так. Но не позже, Одиссей!
— Но вы говорите, что рапорт у Варбурга?
— А у кого копия? И единственная ли? Или их несколько и в разные адреса — группенфюреру Мюллеру, Кальтенбруннеру, рейхсфюреру СС?
— Пусть Варбург успокоит Фогеля.
— Не прикидывайтесь, Одиссей, что туго соображаете. Я не хочу повторять, какова позиция Варбурга. Дивиденды ему, а убытки мне.
Я допиваю кофе и наливаю себе новую порцию. Не спеша… Пусть успокоится и сам поищет выход. В моем положении бессмысленно что-либо предлагать.
— Чего хочет Фогель? — спрашиваю я, не дождавшись продолжения.
— Все сходится на том, что его взбесила «отставка». У него приличный нюх, и, по-моему, он был бы не прочь обзавестись собственным страховым полисом. Но здесь третий лишний.
«Ой ли? — говорю я себе. — Лукавишь, Эрлих! Полис и все такое — ерунда. Ты слишком пережимаешь, доказывая готовность работать на СИС. Даже у профессионального ренегата остаются остатки стыдливости, мешающие ему вот так, в лоб, рассуждать об измене, прикидывая выгоду. Сказал бы иначе: тебе и Варбургу не хочется делиться с Фогелем лаврами. Он мелковат чином для ваших кругов и слишком нагл, чтобы дать обойти себя на повороте… Одно неясно: как далеко готов ты зайти во имя своих прибылей?»
— Руно, — говорю я и замолкаю, дав Эрлиху время уловить идею. — Золотое руно.
— Это метафора?
— Угу, — бормочу я, выбирая гущу из чашки. — Я ваш должник, Эрлих. Вы подарили мне притчу, не получив взамен равноценной.
— Я весь внимание.
— Было так, — начинаю я и рассматриваю чашку на свет: незабудки на фарфоре прозрачны, как живые. — Некий аргонавт, обуянный завистью и желанием выдвинуться, обвинил своих товарищей в краже золотого руна. Руно действительно пропало, но Зевс не питал определенных подозрений. Или наоборот; он верил всем. Но наш аргонавт трубил во все рога и тыкал пальцем в грудь предполагаемого вора. Что же сделал Зевс?
— Что он сделал? — машинально повторяет Эрлих.
— Послал ревизоров с Олимпа, чтобы те незаметно осмотрели поклажу аргонавтов. И они нашли руно. Где бы вы думали?
— У горлопана?
— Браво, Эрлих! Истина гласит: громче всех кричит тот, кто украл кошелек… Зевс был мудр, и боги-ревизоры не ссылались на его приказ. Уже в те стародавние времена во всех мало-мальски серьезных учреждениях, а на Олимпе и подавно, существовали правила по соблюдению режима секретности. Именно соблюдением правил и интересовались ревизоры. В порядке ли свитки, доверенные аргонавтам, там ли лежат, где нужно? А руно нашлось аб-со-лют-но случайно. Остальное — в части реакции Зевса и кары для вора — вообразите сами… Ну как, хороша притча?