— Сколько сейчас, Лотта?
— Десять тридцать пять.
— Часа в четыре разбудите меня.
Сон, суматошный, но глубокий, приходит ко мне по первому зову. Отрывочные видения, в которых Варбург почему-то предстает в виде старого слона с ушами-опахалами. Рядом со слоном — Фогель: растерянная физиономия, остекленевшие глаза и мундир без погон. Я догадываюсь, что это пророчество, знамение свыше, и так и говорю Варбургу: «Наши имена занесены рядом в книгу судеб…» Лицо Варбурга последнее, что я вижу во сне, ибо Микки трясет меня за плечо.
— Четыре часа.
— А? — говорю я и вытираю с подбородка ниточку слюны. — Что такое?
— Штурмбаннфюрер прислал машину. Доктор Гаук считает, что вам все-таки надо погулять. Вы пойдете?
— Сначала кофе, Лотта!
По медицинским нормам после операции положено лежать, Эрлиху это известно, и все же он буквально выпроваживает меня на бульвар. Мы оба думаем об одном и том же: Огюст Птижан будет устанавливать связь. Обязательно будет. Бульвар Монмартр правильно выбран нами в качестве арены событий.
Действие наркоза кончилось, и рука вопиет каждым нервом.
Бесформенная белая кукла, подвешенная на эластичном бинте, не позволяет мне сделать и трех шагов. Голова начинает кружиться, и я валюсь на стенку, сползаю по ней… Встаю… Ну, Оюст, иди же!.. Шаг. Еще шаг. Не шаг — шажочек, робкий, как у ребенка. Скрип собственных зубов — противный, ни с чем не сравнимый звук… Шажок… Вот так, хорошо, Огюст!.. Мне никак не удается накинуть пиджак, и Больц, вошедшая с кофе, бросается на помощь.
— Вам плохо?
— Поскользнулся, — говорю я, бочком присаживаясь на пуфик. — Каков аромат, а? Натуральный кофе!
— Бразильский, — говорит шарфюрер Больц и наклоняется ко мне.
Я не гадалка, но знаю, что будет. Теперь знаю. Наверняка. Поэтому я ни капли не удивляюсь, когда Микки, невыразительная как статуя, наклоняется и приникает ко мне. С холодной головой я целую ее, и с каждым поцелуем губы Микки оттаивают и становятся все мягче. Она начинает задыхаться, и я отпускаю ее… Где-то там, в Булонском лесу, бригаденфюрер Варбург выдал Стивенсу вексель — достаточно надежный… Имеющий разум да поймет!.. Три человека — три цели. Стивенс, Эрлих, Варбург. Каждому свое.
— Ты очень мила, Лотта.
— Это правда?
— Ты очаровательна. Разве тебе не говорили?
Меня просто подмывает похвалить шарфюрера Лотту Больц за образцовую службу и точное следование приказам Варбурга. Микки оправляет блузку — медленно, еще не понимая, что все кончилось… Продолжения не будет, Микки. Хотя на месте Стивенса я не вправе быть столь категоричным в утверждениях. Варбург определенно не поймет англичанина, остановившегося на полпути.
— Тебе помочь? — спрашивает Микки, прочно перешедшая на «ты». Очевидно, она не сомневается, что ночь закрепит наши отношения.
— Ты чертовски мила, Лотта, — повторяю я. — Поедешь со мной?
Микки морщит лоб, решает:
— Не стоит, чтобы Эрлих догадывался. Понимаешь?
— Ты права! — говорю я с жаром. — Это было бы неосторожно!
Под пытливым взором Микки я нахожу в себе силы довольно бодро дойти до лестницы, где меня встречает шофер — все тот же француз из «летучей бригады» жандармерии, очевидно. Опираясь на его руку, я спускаюсь к подъезду. Сажусь в «ситроен» и в полубессознательном состоянии трясусь на продавленном сиденье — путь до бульвара не близок.
Первый, кого я вижу, вылезая из машины, — Эрлих. Как ни в чем не бывало он помахивает рукой, подходя. Штатский костюм и знаменитая булавка в бордовом галстуке. Воплощение респектабельности.
— Сюрприз? — говорю я, преодолевая одышку.
— О, неприятный. Давайте побродим вместе?
— Почему бы и нет…
Охрана, разделившись, следует за нами. Эрлих придерживает меня под локоть, и я благодарен ему за это: ноги едва слушаются Огюста Птижана. Мы выходим на бульвар и плетемся мимо знакомых скамеек с пластинчатыми спинками, стриженых кустов и посадок декоративного табака. Неловко, одной рукой, я раскрываю плоскую коробочку «Житана» и, когда ваза, третья от спуска, оказывается рядом, словно раздумав курить, бросаю в нее сигарету. Надо же дать пищу специалистам и, кроме того, мне очень хочется позлить Эрлиха.
— Чему обязан, Шарль? — спрашиваю я и радуюсь тому, что голос мой звучит достаточно ровно.