Мать держала её в объятиях, готовая погибнуть, но не расстаться с дочерью.
Смуглая, с пронзительными черными добрыми глазами женщина в мохеровом шарфе на плечах, врач Ангелина Ефимовна Славина, загорелая, полная сил, которых она набралась в одном из черноморских санаториев, не хотела верить тому, что слышала, видела. Недоумение вытеснило все иные чувства и мысли. В её сознании не укладывался какой-то налёт, какие-то бандиты, какие-то выстрелы. Невероятно! Она была за тридевять земель от всего этого.
После того как пассажиры вернулись в Батуми, я потратил уйму времени на то, чтобы верно записать, в каком состоянии находились люди в первые минуты нападения. Много достоверного услышал, но боюсь, что далеко не всё.
Слушая рассказы потерпевших-один, другой, третий...десятый...двадцатый...тридцатый, - я всё время мысленно пытал себя, а как бы я, попав в беду, вёл себя. Бил бы кулаком в запертую дверь? Спал бы, как солдат с погонами связиста, или недоумевал, как врач Славина? Безумствовал бы под огненным дулом бандитского обреза? Или был бы благоразумным, как человек в тирольской шляпе?
И теперь ещё, создавая эту повесть, я пытаю себя и пытаю. Ответа пока нет. Всё должно проясниться, когда допишу последнюю страницу. Я всегда, начиная с первой своей книги, осмысливал жизнь вместе со своими героями. Сообща открывал мир. Рос вместе с ними. Любил то же, что и они. Закалялся в одной купели. Становился человеком. Так будет, надеюсь, и теперь.
Ан-24 летел и летел вдоль родного берега. Все еще родного. На дюралевом полу, лицом вниз, теряя живое тепло, лежала Таня.
Джемал Петриашвили, командир корабля, с простреленным позвоночником, сидел в своём кресле и не отрывал холодеющих рук от штурвала.
Бортмеханик Саша Филиппов потерял сознание и истекал кровью.
Штурман Вартан Бабаянц держался обеими руками за живот, в котором, как ему казалось, бушевал огонь.
Молодой налетчик стоял спиной к пилотской кабине и перезаряжал свою "пушку". Гранату со вставленным запалом он держал в зубах.
Суканкас-старший топтался на безжизненных ногах убитой им стюардессы и рукояткой кольта молотил по тонкой железной двери и кричал:
-Открывайте! Иначе всех перестреляю! Всех до единого!
Молчание. Тишина. Гудели моторы.
Суканкас-старший заглянул в смотровое окошечко, вделанное в дверь, и увидел сгорбленную спину первого пилота, командира корабля. Разбив окно, он неприцельно стал стрелять. Раз, другой, третий. Вставил в пистолет новую обойму.
Самолет проваливался в воздушные ямы. Падал на одно крыло, на другое. Взмывал. И опять падал. Суканкас-старший крепко держался на ногах. Кричал:
-Предусмотрел я эти фокусы! Не помогут. Открывай!
Молчание. Тишина.
И тогда он просунул в разбитое окошечко свою длинную руку, нащупал фиксатор дверного замка и поднял его. Сопротивления не последовало. Некому сопротивляться. Всё. Вход в пилотскую кабину свободен. Но мёртвое тело стюардессы не позволяло ему открыть дверь. Таня и бездыханная преграждала ему дорогу. Он с руганью набросился на неё, схватил за ноги, оттащил в сторону и ворвался к беззащитным пилотам.
Штурвал уже выпал из рук Джемала Петриашвили. Голова плохо держалась на плечах.
Управлял самолетом второй пилот Заур Гогуа. Пуля убийцы расчетливо пощадила его.
Суканкас-старший сорвал с головы Джемала радионаушники с микрофоном, прижал к его простреленной спине дуло кольта, тряхнул зелёной гранатой.
-Взорву, если не повернёшь в Турцию! Слыхал? Одна минута на размышление!
Командир с каждым мгновением терял силы, всё больше и больше слабел - вот-вот свалится с кресла. Держался он только немыслимым напряжением воли и страхом за жизнь пассажиров.
Медленно повернул тяжелую, непокорную голову в сторону второго пилота, глазами, полными отчаянной тоски, вопрошал: друг, что будем делать? Второй пилот понял его. Но и ему трудно принять решение. Если бы только решалась твоя личная судьба: жить тебе или погибнуть? Сорок пять человек вверили свои жизни пилотам.
-Всё, кончилась твоя минута! - гаркнул Суканкас. - Если сейчас же не повернёшь - взрываю!
Заур зажмурился, слегка кивнул.
Джемал ответил ему таким же кивком.
Самолет круто изменил курс. Город Кобулетти, сады, чайные плантации и горы исчезли с горизонта. Впереди - море, только море. Надрывались форсированной работой моторы. Самолет швыряло вверх, вниз, вправо, влево. Крутой наклон на одно крыло, потом на другое. Море светилось во всех иллюминаторах и летело навстречу. Катастрофа казалась неминуемой.
Заур пытался закружить пиратов и посадить Ан-24 на одном из запасных прибрежных аэродромов. Бандит разгадал его маневр.
-Эй, ты, не балуй! Если повернёшь машину к берегу, взорву гранату! Себя я ничуть не жалею! Лучше сдохнуть, чем жить с вами! Слышишь, Сулико, или как там тебя?
Самолет приближался к Батуми. Он хорошо был виден с наблюдательной вышки аэродрома. Дежурного диспетчера по полетам изумили странные маневры Ан-24. Он запросил по радио:
-Что с вами случилось, Джемал, Заур? Почему повернули назад? Почему кувыркаетесь? Перехожу на приём... Почему молчите? Отвечайте! Джемал! Заур!
Внизу, на летном поле, тоже заметили как-то странно летевший вдоль берега АН-24. Подумали, что терпит аварию, и приняли противопожарные меры.
Вдоль взлетно-пасадочной полосы, завывая сиренами, мчались пожарные машины. Автоцистерны с горючим удирали подальше. Люди готовы были броситься на помощь терпящему бедствие самолету. Ил-18 искал укрытия на дальнем травяном покрове.
Бело-голубой АН-24 показался на траверзе аэродрома, но на посадку не пошел. Пролетел дальше, в запретную пограничную полосу.
-Промазал! - сокрушался один диспетчер.
-Не похоже, - встревоженно говорил другой. - Летит на юг, за границу.
-Не может этого быть! Нечего ему там делать. Вернётся.
-Летит!
Мы видели АН-24, его экипаж и пассажиров с разных точек зрения. Давайте теперь посмотрим на пассажирский самолет ещё с двух позиций: ПВО и пограничников.
Командный пункт зенитчиков. Полковник с артиллерийскими погонами докладывал кому-то по телефону:
-Пассажирский самолёт АН-24 с государственными опознавательными знаками "СССР, номер 46256" входит в нашу зону. Высота - 300, скорость - 450. Какие будут приказания, товарищ генерал?... Я вас понял!...
Положил телефонную трубку, мрачным взглядом проводил пролетевший мимо самолет.
Пограничный пост, врубленный в скалу, висящую над морем. Под железным грибком в маленьком домике со стеклом во всю стену, обращенную к морю, дежурный пограничник докладывал на заставу:
-Товарищ майор, вижу пассажирский самолет. Свой, товарищ майор, свой! Направление полета - государственная граница. Расстояние от берега - пятьдесят - семьдесят метров. Высота - не более ста... Есть, товарищ майор!...
Слышен нарастающий гул моторов. Почти у самой воды, отлично видимый, пролетел АН-24. Его усеченная тень скользила по воде, почти у подножия дозорной вышки, последней пограничной вышки.
-Пролетел, товарищ майор!... Пересекает государственную границу!... Удаляется!... Миновал скалу Три Брата. Скрылся за дальним мысом.
Ермаков с кровоточащим сердцем, сжав кулаки, скрипя зубами, сильный и бессильный, сидел в крайнем кресле слева по борту и смотрел то на продырявленную дверь багажного отсека, то в иллюминатор.
Промелькнуло советское Сарпи, расположенное на склоне горы, утопающее в мандариновых и апельсиновых садах, с белыми и розовыми бетонными многооконными домами, полными солнца. Осталось позади и турецкое Сарпи, тесное, с одним-единственным белым пятном-узкой и круглой башней минарета. Теперь всё. Позади - жизнь в цвету, твоя родная земля, порядок, свет, закон, всё, что ты любишь, чем дышишь, чему верен, что составляет твою сущность. Позади - Родина. Впереди - чужбина, мрак, хаос, бесправие, беззащитность.
Еще один человек припал к иллюминатору - кудрявоголовый, изрядно выпивший там, на земле, батумец в белой нейлоновой рубашке. Вглядывался в жалкие деревушки, в минареты, потом вскочил, с ужасом закричал:
-Вай-вай-вай! Мы уже в Турции. Почему? Зачем?... Эй вы, пилоты! Куда вы меня занесли? Не нужна Турция. Хочу в Сухуми! Я на один день, всего на один день отпросился с работы, чтобы погулять на свадьбе сестренки. Ни к чему мне это заграничное путешествие! Эй, вы, поворачивайте назад!