-Ну, ещё раз спасибо. Жить тебе, сынок, и жить. Как твоему деду. Сто лет. И ради тебя в случае беды вот этак рискнёт кто-нибудь. Спасибо.
-Передайте привет дочери. Пусть скорее выздоравливает. Как зовут её?
-Таня.
Ему ещё хотелось поговорить с ней, но он торопливо кивнул:
-Идите, мамаша. Счастливо вам добраться.
Пассажирский поезд мчался по заснеженным полям со скоростью восемьдесят, если не больше, километров в час. Мелькали леса, перелески, белые деревни, высоковольтные линии, дороги, железнодорожные переезды, будки путевых обходчиков. И столбы, столбы. Белая пыль вилась под колесами. Гудела, сотрясалась земля. А Галине Ивановне казалось, что поезд недостаточно быстро пробивался к Москве. Некому её разубедить, некому приглушить тревогу. Одна в купе. Кутаясь в сырой платок, сидела в углу скамьи, раздавленная тоской и тревогой, и невидящими глазами смотрела в белое окно и час, и два, и три...
Приближался какой-то большой город. Гигантский мост перекинут через широкую, ещё не замёрзшую Волгу. Поезд остановился перед вокзалом Ярославля.
В купе к Галине Ивановне вошли две очень серьёзные девушки. Быстренько уселись и, не раздеваясь, стали читать газеты. Одна из них вдруг вскрикнула:
-Ты посмотри, какая она!... Молоденькая. Красивая. Девятнадцать лет. Моя ровесница.
Вторая пассажирка тоже охнула.
-Ой, как только у них рука поднялась!
-Бандитская лапа на кого угодно поднимется.
Сердце матери до сих пор было глухо ко всему, что её окружало. Теперь же оно мгновенно откликнулось на чьё-то горе. Галина Ивановна стремительно обернулась к своим спутницам.
-Беда-то какая страшная. Убили!... Где?... Кого убили?
Девушки передали её газету. Увидев фотографию дочери, Галина Ивановна закричала на весь вагон и потеряла сознание.
Поезд мчался.
Шумная площадь трёх вокзалов в Москве. Пробиваясь сквозь людскую толчею, ярославские девушки вели под руки убитую горем мать. Подошли к многолюдной стоянке такси. Машины подходили редко. Одна из девушек подошла к длинной очереди, схватила за руку человека в берете, стоявшего первым, и, захлебываясь словами, быстро-быстро сказала ему:
-Товарищ, уступите свою очередь! Пожалуйста! Не мне, а вот этой женщине... матери Тани, бортпроводницы...той самой. Она летит в Сухуми.
-Понятно!
Человек в берете распахнул дверцу подъехавшего такси, взял под руку Галину Ивановну, усадил на переднее сиденье, рядом с шофёром.
-Это мать Тани...той самой. Летит в Сухуми. Отвезите, пожалуйста, её на Внуковский аэродром.
Шофёр молча кивнул и помчался к железнодорожному виадуку. Выехав на Большое кольцо, он осторожно стал наблюдать за необыкновенной своей пассажиркой. Она безжизненно откинулась на спинку сиденья. Лицо белое, губы закушены. Глаза плотно закрыты.
-Вам плохо? Вот тут рядом "скорая помощь". Завезти?
-Не надо. На аэродром, пожалуйста, - не открывая глаз, тихо произнесла Галина Ивановна.
Больше ни одного слова не проронила до самого аэродрома. И глаз ни разу не раскрыла. Всю Москву насквозь проехала и не посмотрела на неё.
Такси вырвалось на Киевское шоссе. Шофёр одной рукой крутил руль, другой держал ледяную руку матери.
-Скоро аэродром, уже скоро. Каких-нибудь десять километров.
В недозволенном месте он обогнал колонну легковых машин и услышал позади свисток автоинспектора. Не остановился. Не имеет права рисковать жизнью матери. Помчался дальше.
Автоинспектор бросился на своём мотоцикле за нарушителем. Догнать такси ему удалось только у аэровокзала. Таксист остановился перед медпунктом, помог Галине Ивановне выйти из машины. В этот момент и появился милиционер. Вежливо приложил руку к козырьку фуражки, строго сказал:
-Нарушаете, товарищ водитель. Ваше удостоверение!
-Сейчас, сейчас. Одну минуту. Сами видите, каким делом занят.
Скрылся в медпункте вместе с Галиной Ивановной. Минут через пять вернулся. Достал документы, вручил их милиционеру. Тот просмотрел их, удивился.
-Ого! Стаж двадцать лет. Почему же нарушаете?... И не стыдно?
-Нет! Моя пассажирка - мать той девушки, бортпроводницы, которую бандиты убили в самолете.
Автоинспектор молча вернул таксисту документы и уехал.
Галину Ивановну прямо из медпункта подвезли к большому самолету, улетающему на юг, к Чёрному морю. Провожали её бортпроводницы, пилоты, кассирши, диспетчеры, контролеры, носильщики, бортмеханики, штурманы, аэродромные рабочие. Весть о том, что мать Тани здесь, на аэродроме, облетела Внуково.
Горе осиротевшей матери стало горем миллионов людей, всего народа. Люди дали ей крылья, чтобы она как можно скорее перенеслась к дочери.
В Сухуми сотни людей в аэрофлотской форме стояли на летном поле, у подножия трапа, и молча, со скорбной почтительностью встречали Галину Ивановну.
Неизмерима глубина горя матери, потерявшей дочь. Убита во цвете лет.
Непостижимы душевные муки матери, сын которой стал убийцей.
Мать убийцы кое-как доживала свой век в одном прибалтийском городке. В октябре она лежала в больнице и ничего не знала о том, что сделал её сын на далёком черноморском юге.
Палата в женском отделении. Врачи, совершающие утренний обход, остановились около седой суровой женщины, сидевшей на кровати. Её лицо - сплошные морщины. Волос мало, как у младенца. Врач сел рядом с ней.
-Как дела, бабушка?
-Лучше некуда. Грех жаловаться. Голова не кружится. Не тошнит. Съедаю всю пищу, да ещё прибавки требую. Сплю с вечера до утра. Выписывайте, доктор! Пора и совесть знать.
-А может быть, еще два-три дня полежите?
-Нет! Чужое место занимаю. Залежалась я у вас. Выписывайте!
Дело ясное. Но врач колебался. Смущенно переглядывался с коллегами. Те пожимали плечами.
-Мы, конечно, выпишем вас. Действительно, нам очень нужны свободные места, но куда вы пойдете из больницы?
-Не беспокойтесь, доктор. Вы своё доброе дело сделали. Поставили на ноги древнюю старуху. Спасибо. Низко кланяюсь. Человеку умирать не хочется, сколько бы ни пожил на свете.
-Но где же вы будете жить? Кто приютит вас?
-Свет не без добрых людей. В одном доме постираю и переночую. В другом сошью что-нибудь. В третьем детей чужих поколыхаю и чайку попью. Всё будет хорошо, доктор. Выписывайте.
-Подождите, бабуся, два-три дня. Мы будем ходатайствовать о принятии вас в дом престарелых.
Выцветшие, давно погасшие её глаза вспыхнули.
-Нет! - хрипло закричала она. - Я под забором ноги протяну, а в богадельню не пойду. Всю жизнь работала. И до последней минуты буду работать, сама себя кормить.
И тогда лечащий врач прибег к последнему средству, которое не собирался пускать в ход:
-Мы потребуем от вашего сына...
Она перебила его:
-Ищите ветра в поле!... Нет у меня сына. Был, да весь вышел. Не знаю, за что наказал меня господь бог... Пришел как-то к родной матери пьяный да сытый, приволок большущую, литров на сорок, флягу молока. "Вот, старая, должок свой младенческий тебе доставил. Всё, что затратила на меня, грудного, возвращаю. Всё до капли. Теперь мы квиты". Засмеялся и ушел. С тех пор, слава богу, и не вижу его морды. Мошенником стал. Воровал. Людей обманывал. Фальшивые документы делал. Насильничал. В тюрьме наказание отбывал. Жен менял. Сына по своей дорожке послал. Развратил мальчишку. Где-то шляется, шкодит. Нет у меня сына! Выписывайте, доктор! А на кашель не обращайте внимания. Нервный это кашель.
И её просьбу уважили. Помыли, прибрали, накормили и выписали. Это было утром шестнадцатого октября семидесятого года. Уже вся страна, кроме Марты, знала, что её сын убил русскую девушку Таню.
С хозяйственной сумкой и со свернутым черным зонтом в руках, седая Марта спускалась по наружной больничной лестнице. На старушке изношенная до предела, но всё еще аккуратная одежда: черная юбка, черное короткое пальто. Её морщинистое лицо исполнено независимости и достоинства.
Марта шла по городу, вдоль решетки бульвара. Падали желтые листья. Остановилась перед застеклённым щитом, на котором было расклеено множество объявлений, печатных и рукописных. Все они начинаются словом: "Требуются". Она долго изучала, кому и где требуются токари, шоферы, автослесари, механики, бухгалтеры, счетоводы, продавцы. Наконец нашла то, что искала: "Требуется няня". Долго выписывала адрес. Эта несложная работа потребовала от неё громадной затраты сил. Старуха еле стояла на ногах. Села на первую попавшуюся скамейку, отдыхала. Вокруг неё, на аллее, резвились дети: бегали, прыгали, хохотали, догоняя друг друга. Она сурово, почти враждебно смотрела на них. Нетрудно догадаться, о чём думала оскорблённая мать.