За ужином Ермаков перевёл товарищам то, что ему удалось услышать на улице.
-Трабзонцы возмущены бандитским налётом на наш самолёт. Сочувствуют нам. Рады видеть нас на своей земле. Жалеют убитую.
Ужин тянулся долго. Небольшой ресторан не в состоянии был быстро обслужить одновременно сорок человек. Хозяину пришлось раздобыть на стороне дополнительную посуду, срочно закупить необходимые продукты и нанять официантов-поденщиков. Четверо молодых длинноволосых парней весь вечер таскали с кухни тарелки с салатом, с сыром, с хлебом, с пловом, с баклажанами, начинёнными мясом, с лапшой, замешанной на меду. И половину того, что было подано, не съели пассажиры. Хозяин стоял за буфетной стойкой и сокрушался:
-Почему всё не кушаете? Мы так старались угостить вас. Самые лучшие, самые свежие продукты приготовили. Ешьте, пожалуйста!
Ермаков кратко перевёл слова хозяина. Суровая бабушка в национальном грузинском платье ответила за всех пассажиров. Говорила она по-турецки:
-Спасибо, господин, за угощение. Пища ваша хорошая, а слова еще лучше. Слова доброго соседа. Приезжайте к нам в Батуми, мы вас тоже хорошо примем. - И, обращаясь уже к своим, ко всем, кто сидел за столами, она по-русски добавила: - Видите, товарищи, как оно получилось. И тут есть люди.
После ужина по знакомому живому коридору, между двумя шеренгами солдат и полицейских, вернулись в пятиэтажную башню "Кальфа". Хозяин отеля, худой, длиннолицый, стоял посреди вестибюля, радушно улыбался и перед каждым жильцом склонял свою лысую голову.
-Пожалста, пожалста, господа! Милости просим. Кто желает в нарды играть-пожалста! Кто журналы и газеты посмотреть-пожалста! Кто радио послушать-пожалста!
Лолиту, когда она поравнялась с ним, он подхватил на руки и подбросил чуть ли не до потолка. Поймал, поставил на ноги, засмеялся, ударил ладонью о ладонь:
-Батумская девочка! Красная девочка. Редкая девочка. Еще одной такой девочки нет ни в Трабзоне, ни в Самсуне, ни в Анкаре, ни в Стамбуле, ни во всём мире. Единственная девочка на свете!
Мать молча взяла Лолиту за руку и увела наверх.
Ермаков подошел к хозяину, спросил, есть ли какие-нибудь новости из Анкары или Москвы.
-Есть, господин. Радио Анкары полчаса назад сообщило, что в Трабзоне совершил вынужденную посадку советский пассажирский самолёт.
-И всё?
-Нет. Анкара сказала, что убита стюардесса и два члена экипажа тяжело ранены.
-Кто именно убил стюардессу, кто ранил пилота и бортмеханика - об этом что-нибудь сказали?
-Нет, господин.
-Ну а кто и как угнал самолёт - об этом говорилось?
-Да. Радио Анкары сообщило, что ваш самолёт угнали два литовца, отец и сын, и что они попросили у нашего правительства политического убежища.
-Ясно! Знакомая пластинка. Скажите, отсюда можно связаться по телефону с советским посольством? Но предупреждаю: лир у нас нет.
-Ничего! Можно. Пожалста. Я сейчас же соединю вас с Анкарой. А насчет лир не стесняйтесь. Ваш консул завтра будет здесь и рассчитается с нами и за ваше проживание в гостинице, и за питание в ресторане, и за перевозку в автобусах, и за телефонные переговоры.
Так вот, оказывается, почему так гостеприимен и сговорчив хозяин "Кальфы"! Хорошо заработает.
Анкару предоставили через несколько минут. Ответил дежурный серетарь посольства. Ермаков сказал ему, кто он и откуда говорит, и спросил, правда ли, что консул выехал в Трабзон. Секретарь подтвердил: да, выехал. К утру, если ничего не случится в дороге с машиной, он должен быть на месте. Потом, помолчав, он уже другим тоном спросил:
-Как вы там, товарищи?
-Держимся одной семьёй. Происшествий, кроме известных вам, нет и не предвидится. Спасибо, что позаботились о нас.
-А как же может быть иначе! Вы, в случае плохого обслуживания в отеле или в ресторане, не стесняйтесь. Не даром вас приютили. Все хозяйские счета мы оплатим.
-Не беспокойтесь. Всё пока хорошо.
-Ну а как себя чувствуют раненые?
Вано подробно доложил всё, что знал. Рассказал и о том, что штурман Бабаянц остался с товарищами в госпитале до тех пор, пока они не встанут на ноги. Кратко рассказал и о результатах вскрытия тела убитой бортпроводницы. Четко, ясно произносил официальные слова судебно-медицинской экспертизы и ужасался тому, что он способен так по-деловому об этом говорить. Секретарь посольства, однако, не нашел в его словах ничего предосудительного. Поблагодарил за важную информацию и сказал, что он немедленно сообщит обо всём в Москву.
-До свидания! - сказал он в заключение. - Передайте привет товарищам!
-Постойте! - закричал Ермаков. - Скажите Москве, что мы все желаем быть дома как можно скорее! Все! - подчеркнул он. - Вместе с Таней. Мы её здесь не оставим.
-Я понял. Москва уже предприняла соответствующие меры по линии Министерства иностранных дел. Думаю, завтра покинете Трабзон.
Пока Ермаков говорил с Анкарой, со всех этажей сбежались люди. Стояли вокруг него и нетерпеливо, с надеждой ждали добрых вестей.
Вано рассказал им всё. Мало сказал. Но и это малое обсуждалось целый вечер коллективно и во всех номерах отеля.
-Мы, конечно, завтра вернёмся домой, - убежденно сказал толстяк, Мамед Джафарович. - Это теперь ясно, как дважды два четыре. Ну а как быть с ранеными? Транспортабельны ли они, Джемал и Саша? Не лучше ли им остаться в госпитале до полного выздоровления? Всё это, товарищи, мы должны выяснить завтра утром и принять решение.
-Такие дела не нам с вами решать, дядя Мамед, - возразила толстяку женщина с золотым зубом.
-Почему не нам, тетя Поля? Кому же, если не нам? Нет, уважаемая тетя Поля!
-Какая я вам тетя? Я моложе вас лет на тридцать.
-Нет, Поля, мы сейчас с вами в ответе за всех и за каждого. Мы, и никто другой.
-Ну если вы такой ответственный, то и решайте сами, без меня.
-Нет, Полечка, мы и вам не позволим уклониться от своих обязанностей гражданина СССР, попавшего на чужую территорию.
Поля попыталась слишком серьёзный разговор перевести в шутку:
-Я передоверяю вам, дядя Мамед, свои высокие обязанности. Вы лучше меня справитесь с ними. Скажите, дядя Мамед, двери номера на ночь запирать?
-Это ваше личное дело.
-Запру. Ну а если кто постучит, открывать или не открывать?
-Чужие к вам не постучат. Их не пустит полиция. Да и мы выставим на ночь своих дежурных. Можете спать спокойно.
-Господи! Какой тут покой? Я, наверное, целый год буду переживать этот сумасшедший полет. Подумать страшно, как мы летели. На ребре крыла. Клювом вниз. Клювом вверх. Ныряли в яму. Выныривали из ямы. До сих пор внутри все заморожено.
Другая женщина, та, которая в самую страшную минуту горевала о пропадающем ни за что ни про что каком-то наследстве, - Марья Степановна, маникюрша из Кишинёва, - засмеялась и сказала со всей присущей ей откровенностью:
-А я уже совсем-совсем оттаяла. Все страхи остались позади. Рада-радешенька, что жива и невредима и скоро вернусь домой.
-Не рано ли радуешься, Марья? Дом твой еще далеко, за тридевять земель.
И снова - в который уже раз! - вспыхнул разговор о том, что и как было там, в небе над морем, между Батуми и Трабзоном. Каждому из пассажиров не терпелось самым подробным образом рассказать о своём душевном и физическом состоянии. И каждому казалось, что другой переживал катастрофу не так, как должно, видел не то, слышал не то, что было в действительности.
Прошло всего несколько часов после события, но оно уже обрастало мхом легенды.
Люди есть люди. Когда надо, они становятся героями, рыцарями без страха и упрека. И когда отпадает необходимость проявлять свою глубинную, истинную сущность, они позволяют себе быть обыкновенными пассажирами, тётями и дядями, без зазрения совести потакают своим маленьким слабостям. Ну и пусть! Тем более что таких было меньшинство. Ядро коллектива, сложившееся еще там, на самолете, в первые же минуты нападения, по-прежнему было на высоте своего положения и внушало добрую волю всем остальным. Разношерстных пассажиров больше не было. Были сплоченные, сильные люди, попавшие в беду. Была советская колония, заброшенная в глухой район иностранной территории.