Засмеялась, запела:
...Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем...
В комнату, гремя каблуками, ворвалась Людмила, энергичная, разбитная девушка в темно-синей форме бортпроводницы.
-Доброе утро, Тюльпашка. Уже на ногах? Чистишь перышки? Поешь? Правильно! Хватит такой красавице прокисать и мух считать.
Людмила, непривычно шумная, возбужденная, поставила на стол корзину с мандаринами.
-Куда нам столько, Люда?-удивилась Таня.
-Не наше с тобой это добро. Подарочек. Мой! Ему! Ненаглядному, разъединственному.
-Ненаглядному? Откуда он у тебя появился? Вчера еще не было.
-Был. В секрете держала.
-Вот, оказывается, какая ты скрытная.
-А разве лучше быть такой, как ты? Вся душа нараспашку. Что думаешь, то и говоришь. Последнюю копейку отдаешь первому встречному. Ты дурочка, а я умненькая.
Люда засмеялась и быстро стала собирать волосы подруги и укладывать на её голове замысловатую прическу. Поцеловала, оттолкнула.
-Тюльпашка, говори честно, какое у тебя самочувствие?
-Отличное. Ты знаешь, болезнь, кажется, пошла мне на пользу: после занудного гриппа я чувствую себя так, будто только на свет появилась.
-Ничего себе новорожденная!-хохочет Люда. - Замуж пора, Тюльпашка.
-Здравствуйте! При чем здесь замужество? В огороде бузина, в Киеве дядька.
-При том, при сем. Твои переживания мне очень даже знакомы. Я тоже сейчас как новорожденная. Для любви родилась. Короче говоря, выхожу замуж, дорогая подружка. Радиограмму получила. От него, разъединственного. Требует срочно прибыть в Одессу для важных переговоров. На вот, читай!... Он штурман танкера-красавца. На днях в океанское плавание уходит.
В открытое окно заглянула пожилая женщина в аэрофлотской форме:
-Вы готовы, девочки?
-Как штык!-ответила Люда.
-Вот и хорошо. Вы у меня молодцы, всегда готовы. Таня летит в Одессу, а ты-в Батуми.
-В Батуми?! Что вы, тетя Вера. Ошибка. Я же просила диспетчера послать меня в Одессу.
-Нет никакой ошибки. Все правильно. Я сама вписала тебя в путевой лист.
-Перепишите, пожалуйста! Мне обязательно надо быть сегодня в Одессе. Вся моя жизнь там решается. Завтра будет поздно. Таня, ты согласна поменяться?
-Да, конечно. Перепишите, тетя Верочка. Я полечу в Батуми, а Люда-в Одессу. Искупаюсь. Позагораю. В Ботаническом саду погуляю.
Таня бодро, в самом отличном настроении идет по летному полю. Радуется своему здоровью, молодости, высокому чистому небу, теплому субтропическому солнцу. Прислушивается к гулу самолетов, как к самой лучшей музыке. Здоровается со знакомыми и незнакомыми. Спешит занять служебное место в Ан-24. Истомилась, истосковалась от безделья. Любит она немудреную работу бортпроводницы - первую свою работу в жизни. Вкладывает в нее свю душу.
Таня любила летать в своей скромной роли стюардессы. Любила мгновение, когда самолет только-только отрывается от земли и набирает высоту. Любила смотреть из-под облаков на города ,сады, леса, виноградники, горы, реки, моря, теплоходы, крейсера, эсминцы. Любила пилотов, штурманов, бортмехаников, наделенных, как казалось ей, сверхъестественной способностью водить под облаками и над облаками воздушные корабли. Любила пассажиров, доверчиво отдающих себя во власть молчаливых людей в синей форме, сидящих в пилотской кабине. Любила появляться перед ними и произносить с неизменной улыбкой: "Внимание, граждане!..." Сколько лиц пронеслось мимо нее! Любила шумную праздничную суету в аэропортах Батуми, Тбилиси, Одессы, Краснодара, Баку. Любила видеть внизу Кавказские хребты, сияющие вечными снегами. Любила возвращаться домой усталой, с ушами, полными гула двигателей и воя высотного ветра. Любила говорить подругам: "А мы сегодня ходили через все Черное море-в Одессу".
Летное поле Сухуми! Таня уверенно, быстро, по-хозяйски шагает по его бетонным плитам. Цокают по бетону острые высокие каблучки. "Тук-тук! Раз-два! Раз-два!" Свежий, с моря, ветерок развевает волосы. На груди алеет комсомольский значок. Радость жизни, вся её красота отражается на лице девушки.
Таня проходит мимо самолета Ил-18. Пилот отодвигает боковое стекло.
-Ты чего прохлаждаешься? Айда на борт! Пора занимать свое рабочее место.
-Вы мне разонравились!-смеется Таня. - Иду в Батуми. На Ан-24. С вами полетит Людмила.
-Людмила-это хорошо, а Таня - лучше. Слушай, аленький цветочек, как ты ухитряешься на этой грешной земле расцветать и блахоухать?
Она смеётся и проходит дальше. На неё надвигается громадный бензовоз. Останавливается. Шофер открывает дверцу, делает рыцарский жест.
-Пожалуйста, прошу! Преимущество за пешеходом. Проходите. Уступаю вам дорогу, Тюльпан!
Она опять смеется, грозит водителю кулаком.
Вот и бело-голубая машина Ан-24. Правый её борт. Передняя дверь, ведущая в багажный отсек и кабину пилотов, распахнута. Два летчика, первый и второй, штурман и бортмеханик стоят на земле, о чем-то спорят. Увидев бортпроводницу, обрывают разговор. Все искренне ей рады. Некоторые не прочь и пошутить.
-Привет, Тюльпан! С выздоровлением!
-Да разве она болела? Не похоже. Симулировала. Посмотри! Полюбуйся! Настоящий тюльпан. Только-только распустился. Сорвать бы!
-Ну, ты!-Один парень отодвигает в сторону другого.
Таня не обижается. Смеется:
-Вот трепачи! Давайте-давайте, язык без костей!
Один из членов экипажа, напустив на себя серьёзность, деловито докладывает:
-Тут тебя спрашивали.
-Кто?
-Тот самый... таинственный пассажир, который летает туда-сюда. Справлялся с удивлением, куда ты пропала. Вот обрадуется, увидев тебя живой и невредимой.
-По местам, друзья!-командует командир. - Начинаем посадку.
По трапу поднимались пассажиры. Среди них был и тот, таинственный. Он во все глаза рассматривал Таню. Лоб у нее высокий. Щеки детские, розовые. Губы алые и влажные. Глаза полны голубизны. Светло-русые мягкие и густые волосы падали на плечи. На ней был темно-синий форменный китель и жемчужная кофточка, оттеняющая сильную белую шею, такую белую и такую нежную, что по сравнению с нею ткань блузки казалась серой и грубой.
Ермаков остановился на вершине трапа и в упор ошалело, во все глаза, смотрел на стюардессу. Ему непременно надо было сказать ей что-то очень важное. Но он стоял, смотрел и молчал.
-В чем дело, гражданин? Почему остановились?
Её голубые глаза, огромные и правдивые, как у детей, с удивлением смотрели на него.
-Проходите, пожалуйста, не задерживайте остальных.
Так ничего и не сказав, он вошел в самолет, сел в первый ряд, в крайнее к окну кресло. Сел, а голова, как подсолнух к солнцу, повернулась к ней. Смотрел и смотрел. Мимо проходили пассажиры, толкали его, что-то говорили. Никого он не видел. Ничего не слышал. Одна она стояла перед ним, тоненькая, стройная, голубоглазая, с черными и тяжелыми ресницами, с влажными и алыми губами.
Посадка заканчивалась. Ан-24 с бортовым номером 46256 вырулил на взлетную полосу.
Пассажирский салон полон людей. Не все еще уселись, мелкие вещи не разложены, пальто не сняты, торопливо застегивались предохранительные ремни.
Таня, такая домашняя, такая доступная и в то же время такая далекая, недосягаемая, стояла в противоположном от Ермакова конце самолета, под светящимся табло с надписью: "Не курить" - и говорила:
-Внимание, товарищи! Командир и экипаж приветствуют вас на борту корабля Ан-24. Рейс Сухуми-Батуми выполняет бригада Грузинского управления Аэрофлота. Наш полет будет проходить на высоте тысача пятьсот-две тысячи метров. Продолжительность полета-двадцать пять минут. Со всеми вопросами обращаться ко мне. Кнопка вызова бортпроводницы-над вашим креслом.
Слова, обычные для бортпроводницы, всем предназначенные, Ермаков воспринимал как обращенные к нему лично. Она давала ему ясно понять, как он может подозвать ее к себе, заговорить, высказать все, чем томился. Так во всяком случае ему казалось. Вернее, хотелось. Сидел он в одиночестве, у окна, слева по ботру. В его руках была газета. Но он не читал. Взгляд его, полный мужского восхищения и юношеской робости, был устремлен на стюардессу.
-Товарищи пассажиры, кому жарко и душно, можете раздеться, включить вентилятор. Одежду я унесу на вешалку.