Ан-24 вырулил на летное поле. Остановился на широкой серой полосе, убегающей по зелёной равнине куда-то далеко-далеко. На полную мощь ревели моторы. Сейчас, через мгновение, самолет помчится на своих колесах-скороходах по шершавому бетону и у самого морского берега одолеет невидимую воздушную горку и зависнет между небом, землёй и водой.
Таня налетала уже немало часов. Но сейчас почему-то чувствовала себя новичком. Будто впервые попала на борт воздушного корабля. Сдерживая дыхание, напрягаясь каждой жилочкой, она с нетерпением ждала взлёта. Разбежались. Взлетели. Выскочили к берегу. Пошли по прямой над морем, оставляя на его гладкой сияющей поверхности косую, быстро скользящую крестовидную тень. Повернули направо. Набирали высоту. Пошли вдоль берега. Внизу-море и белоснежный, с темными островами зелени, город, дома отдыха, санатории, парки, пляжи, горы, блеск молодого утреннего солнца, корабли, "метеоры", "ракеты", катера, лодки.
Прильнув к иллюминатору, Таня смотрела вниз, прощально махала кому-то рукой. Люде, наверное, улетающей в Одессу, к будущему мужу. На лице светилась неизменная жизнерадостная, ликующая улыбка. Так улыбаются люди с чистой совестью, щедрые и бесстрашные, не умеющие говорить неправды и плохо думать о своих товарищах.
Таня родилась и выросла далеко отсюда, но полюбила этот южный край. Никогда он не казался ей таким просторным, солнечным, прекрасным, как теперь, после изнурительной болезни. Никогда так ярко не светило солнце. Никогда не было так хорошо, как сейчас, действительно будто сызнова начала жить.
На фронте, перед наступательными боями, где-нибудь на исходных позициях, в лесной землянке, в блиндажах, в окопах, мне не раз приходилось слышать сокровенные разговоры о том, что большинство людей, в силу тех или иных таинственных причин, как-то предчувствуют свой конец. Вряд ли это так. С общей меркой ко всем нельзя подходить. Сколько людей, столько и характеров. Кто-то, слабый духом, может, и предчувствовал свою гибель. Отважный, сильный, хорошо обученный солдат, знающий, с кем и за что сражается, жизнелюб, защитник Родины, Октября, перед боем думал, на мой взгляд, только о том, как побольше уложить фашистов и как самому остаться живым и невредимым, для того чтобы уничтожить врага, дойти до Берлина.
Это моя мысль, мысль бывалого фронтовика, четыре года воевавшего, понравилась Ермакову. Я поделился с ним своими размышлениями после того, как он вернулся оттуда с убитой Татьяной.
-Я согласен с вами, - сказал он. - Ни за пять часов до своей смерти, ни за час, ни за сорок минут, ни за пять Таня ничего плохого не предчувствовала. Ни на одно мгновение в своём последнем рейсе она не запечалилась. Она была такой жизнелюбкой, такой отважной, так долго и хорошо собиралась жить, что темным предчувствиям в её душе не было даже самого крошечного уголка.
Это очень важное свидетельство очевидца. Примем его к сведению. И будем через его "магический кристалл" рассматривать дальнейшие события.
Океанский лайнер "Шота Руставели" причалил к набережной Батумского порта. Утро. Солнце. Многолюдно. Празднично. По трапу спускался поток пассажиров. Среди курортников, туристов, экскурсантов и местных жителей на берег спешили сойти два человека в старомодных, глухо застегнутых плащах. Один-рослый, крупный, с юношеским пушком над верхней губой, другой-пожилой, начинающий лысеть. На первый взгляд люди как люди. Ничем особенно не приметные. Это наши давние, с июня, знакомые пловцы, Суканкасы - отец и сын.
Они преодолели последние ступени трапа и сошли на землю Грузии с большими и тяжелыми, допотопного производства, чемоданами в руках.
Выбрались из толчеи и, отойдя в сторонку, где не было солнца, в тень каштана, с тревожным любопытством огляделись вокруг. Отсюда хорошо был виден центр города, встающие над ним горы, грузовой порт с иностранными и советскими кораблями.
-Ну вот мы и прибыли! Можно сказать, на пороге рая находимся.
Тупым, грубо обтесанным подбородком отец кивнул направо, вдоль набережной:
-Аэродром там, в юго-западном конце города. Два-три километра. Граница - рядом с аэродромом.
-Тише!
-Не бойся. Через Батуми каждый день туда и сюда тысячи туристов перекатываются. Никому до нас нет дела. Туристы - и всё.
И как только Суканкас-старший произнёс эти слова, где-то протяжно завыла сирена патрульной милицейской машины. По мере того как она приближалась, рёв сирены нарастал.
Суканкас-младший со страхом посмотрел на съежившегося, сильно побледневшего отца.
-Что с тобой? Тебе плохо?
Суканкас-старший проводил глазами проехавшую мимо милицейскую машину, сел на чемодан, вытер рукавом плаща скошенный лоб, лысеющую голову. Придя в себя, перекрестился двумя пальцами.
-Ничего, ничего! Слава Иисусу! Давай пока избавимся от чемоданов и прогуляемся по городу. Свободного времени у нас много.
Выйдя из камеры хранения ручного багажа, Суканкасы направились в город. Шли по многолюдному бульвару. Руки засунуты в карманы. Головы втянуты в плечи. Старомодные просторные плащи всё так же глухо застегнуты на все пуговицы. Под ними спрятаны четыре пистолета, две гранаты, обрез охотничьего ружья и патронташ, полный патронов, заряженных картечью, способный наповал уложить медведя. Оружие так тщательно прилажено, что нисколько не выпирает из-под плащей.
Брели вразвалочку, праздно, молча, без особого интереса поглядывая на вывески, на витрины магазинов и кафе. Обозленные на всех и всё советское, хорошо натренированные, они в любой момент, при малейшей опасности готовы были открыть убойный огонь из пристрелянного оружия. Внешне же они выглядели как самые безобидные, самые аккуратные пешеходы. Осторожно, шага за два обходили встречного, чтобы не столкнуться с ним. Избегали и скрестить с кем-нибудь взгляды, боясь выдать то страшное, что таилось в темной глубине их глаз.
Прошли мимо газетного киоска, мимо ларька с прохладительными напитками. Остановились у стеклянного павильончика с местными сувенирами. Старший взглянул на младшего, усмехнулся:
-Купим что-нибудь на добрую память о Батуми?
Сын молча схватил отца за руку и потащил от павильона.
Шагов через двадцать Суканкас-старший опять остановился. Пошевелил ноздрями, чмокнул толстыми бледными губами.
-Чуешь?... Пахнет кофе. Чёрный! Настоящий. Турецкий. Выпьем, а? Надо подкрепиться. Пошли!
Младший на этот раз не возразил. Через узкий проход в чугунной решетке вошли в небольшой скверик, разбитый у самого морского берега, уселись за столик под железным грибком приморского кафе. К ним сейчас же подошла официантка в белом фартучке.
-Два кофе, пожалуйста, - сказал старший и облизал свои бледные, сухие губы.
Через некоторое время им подали две маленькие чашки дегтярно-темного дымящегося кофе. Они молча, обжигаясь, прихлёбывали ароматный напиток.
-Ну как? - спросил старший. - Похож?
-Угу. Крепкий!
-Не совсем. Жидковат. Их заварки. Ничего, здесь сойдет и такой. - Посмотрел на часы и, снизив голос, добавил: - Часа через четыре друзья угостят нас настоящим турецким кофе.
Сын толкнул отца ногой.
-Много болтаешь, старик!
Выпив еще по одной чашке кофе, они неторопливо поднялись, покинули кафе и приморский скверик. Снова вышли на бульвар с его пышными пальмами. Перебрались на другую сторону улицы.
Людской поток подхватил их и неожиданно понёс на площадь, а потом и в огромный крытый южный рынок, переполненный продавцами и покупателями, шумный, весёлый, щедро благоухающий осенними плодами субтропического края. Два этажа, широкие лестницы. Окна во всю стену, залитые солнцем. Километра два оцинкованных прилавков. Звон металлических монет. Шелест бумажек. Тугие виноградные кисти. Мешки с орехами, каштанами. Ящики с краснобокими яблоками, с желтыми, истекающими соком грушами. Пирамиды хурмы. Горы овощей: лук, фасоль, салат, картофель, редис, огурцы, помидоры. Бруски брынзы. Масло, молоко. Плахи кукурузной мамалыги.
С мрачным удивлением и затаённой злобой поглядывали Суканкасы на рыночное изобилие. Откуда всего столько?
-Живут, гады! - сказал старший. - Пошли отсюда.
Выбрались на рыночную площадь. Послышался цокот лошадиных копыт. По улице, мимо рынка, не спеша проезжал пароконный фаэтон. Сбруя наборная, старинная. Экипаж тоже старинный, видавший виды, но на резиновом ходу. На облучке восседал старый, с огромными усами аджарец.