Все эти слова он повторил по-армянски.
Штурман Бабаянц, кудрявый, с узкой полоской черных холеных усиков, со смехом откликнулся ему - тоже на армянском языке:
-А нам нечего вспоминать молодость. Мы ещё, слава богу, не старики.
-Тем более! - по-аджарски сказал Вано Ермаков. - Пока, ребятки. До скорого.
Он быстро зашагал к выходу. Скверик начинался сразу за металлической оградой и был полон людей, ждущих объявления посадки на самолеты. Невелик город Батуми, а пассажиров много в любое время года. Туристов. Экскурсантов. Курортников. Спортсменов.
Ермаков несколько раз, беспрестанно поглядывая сквозь деревья на лётное поле, прошелся по скверику. Верил и не верил, что Таня придет. Уж очень она быстро и просто согласилась провести с ним свои свободные три часа. Наверное, согласилась так, для видимости, пошла на хитрость, чтобы побыстрее выпроводить его из самолета.
Он курил сигарету за сигаретой и ждал. Несколько раз прошел мимо Суканкасов, отца и сына, но он был так поглощён ожиданием, что не обратил на них внимания. Жаль! Если бы он остановил свой взгляд на старшем, внимательно взглянул на него, он, может быть, вспомнил бы, где, когда, при каких обстоятельствах впервые столкнулся с ним. Тогда, конечно, и Таня осталась бы жива.
Суканкас-старший сразу узнал Вано Ермакова, но не выдал себя, ничего не сказал сыну. Зачем его тревожить? Потом расскажет, что это за человек.
Объявили посадку на какой-то рейс. Людей в скверике заметно поубавилось. Освободилась скамейка неподалеку от той, на которой расположились Суканкасы. Ермаков сейчас же сел и положил рядом газету: дескать, занята, братцы, проходите мимо.
Он докуривал пятую или шестую сигарету, когда увидел её. Она подошла к нему смущенно и робко и с явно преувеличенной храбростью объявила:
-Вот и я... экскурсантка!...
Он вскочил, снял шляпу и готов был схватить её руки и расцеловать.
-Всё-таки пришла!... Сдержала слово. Молодец! Честь надо беречь смолоду.
-Что самое интересное в Батуми?
-Зелёный мыс и Ботанический сад! - сказал Ермаков.
-Была. Видела. Давайте лучше поедем на пляж.
-С вами - куда угодно, хоть на край света.
-Вы опять за своё? Мы же договорились!...
-Не буду! Честное слово.
-Вы обещали рассказать, как ловите нарушителей.
-Расскажу.
Суканкасы издали, со своего места, чуть прикрытого низко опущенными ветками дерева, осторожно наблюдали за бортпроводницей. Старший посмотрел на часы, усмехнулся:
-Спешит жить девочка. Правильно делает.
И эти слова, как и все, что он говорил раньше, в порту, в кофейне и в городе, он произнёс с ожесточением, подхлёстывая себя, разогревая для предстоящего нападения на Ан-24.
Ермаков и Таня сели в такси и уехали в город.
Почти сейчас же вслед за ними на подвернувшейся машине укатили и Суканкасы. Развалились на заднем сиденье и неприязненно разглядывали улицу, широкую и богатую. Добротные, из литого бетона, дома-двухэтажные, с нарядными галереями, балконами, открытыми каменными лестницами, увитые виноградными лозами, с цветами, цветниками и садиками перед окнами, с железными кружевными оградами, выкрашенными в разные цвета.
Суканкас-старший опять, как на рынке, не сдержался, проворчал:
-Процветают, гады!... Ну, куда теперь подадимся? Давай купнемся. Смоем с себя все ихнее, советское.
И они свернули влево, в переулок, в конце которого светилось море.
Многолюдный пляж напротив парка и гостиницы "Интурист". Синее небо. Не по-осеннему жаркое солнце. Цветные кабинки. Лежаки, шезлонги. Ермаков и Таня сидели в шезлонгах друг против друга.
Ермаков, энергично размахивая руками, напустив на свое лицо нарочито страшное выражение, выпучив глаза, рассказывал Тане одну из пограничных небылиц, на какие был мастер.
-Понимаешь, он плывет в море, в запретной зоне, гол как сокол, а я, вооруженный с ног до головы, описываю над ним, как чёрный ворон, круги на своем многотонном вертолете. Он, понимаешь, боится, а я полон отваги. Такая храбрость меня распирает, что я решаю самолично схватить нарушителя. Снижаю машину чуть ли не до самой поверхности моря, высовываю голову из кабины и богатырским голосом кричу пловцу-нарушителю: "Как ты себя чувствуешь, гад?" Ничего, говорит, всё в порядке. Плыву, говорит, туда, за границу. И доплыл бы, говорит, куда надо, если бы не ты, зеленофуражечник, змий полосатый. Он ругается, костит меня, а я, понимаешь, проявляю здоровый юмор. Известное дело, победителю положено быть весёлым. Растягивая рот до ушей, бросаю нарушителю нейлоновую лесенку, говорю: "Давай, гад, поднимайся к зелёному змию! Гостем моим будешь". А он отвечает так: "Я лучше на дно морское пойду, а тебе в руки, змий такой-сякой, живым не дамся". И после этих слов зевает, хлебает соленой водички и скрывается под набежавшей волной. Нырнул, понимаешь, и не вынырнул. Сдержал, гад, своё слово. И кто бы мог подумать, что он такой!... Я, понимаешь, чуть не заплакал от досады. Не повезло! Если б я живого нарушителя доставил на берег, я бы в благодарственный приказ попал, прославился, а тут... Как докажешь начальству, что я проявил бдительность и героизм?... Вилами на воде все писано.
Таня слушала, смеялась и всё понимала, что творилось в душе Ермакова.
Закончил он свой рассказ так:
-Вот таким манером, дорогая Танечка, я оскандалился. С тех пор у меня навсегда пропала охота самолично задерживать нарушителей. Все, Танюша! Пограничник во мне выдохся. Остался просто человек... Очень любопытный Вано Ермаков. Он, понимаешь, хочет, чтобы теперь ты рассказала про свою жизнь. Давай начинай! Кто ты, дорогая? На какой земле родилась? Говори! Пожалуйста!
-Ничего хорошего не услышите. Моя жизнь была до прошлого года-сплошное несчастье.
-Не верю. Вы и несчастье-несовместимы.
Она печально покачала головой.
-Еще как совместимы!... Мама у меня хорошая. Я вам уже говорила о ней. Очень хорошая. Замечательная. А вот отец... Каждый день напивался и дрался. И матери и всем нам доставалось. Водка всякому смелости и подлости придаёт. А вы думаете, мы не сопротивлялись? Думаете, позволяли себя бить? Мы с Наташей ему сдачи давали.
-Это ужасно, Таня: драка отца со своими дочерьми!
-Вот, я же вам говорила!...
-Рассказывай, рассказывай!
А на другом конце пляжа нашли себе временное пристанище Суканкасы. Здесь малолюдно. Нет ни кабин, ни шезлонгов. Отец и сын, не раздеваясь, в плащах, особняком лежали на горячей гальке у самого моря и проводили генеральную репетицию нападения на Ан-24.
Старший выложил из морских голышей слегка вытянутый овал-салон самолета. Маленькими камешками были обозначены ряды кресел. Из трех спичек он сделал дверь, ведущую в переднее багажное отделение и дальше, в кабину пилотов.
-Проверим друг друга в последний раз. В самый последний. Значит, так... Давай начинай!
Младший нехотя и брезгливо повторяет давным-давно заученное:
-Мы входим в самолет первыми. Всякого, кто попытается занять наши места, вежливо оттираем. Без скандала прем к цели. Пересекаем пассажирский салон. Занимаем первый ряд справа. Ты садишься с краю, я-у окна. Ведем себя тише воды ниже травы. Ни на кого не смотрим. Ничем не интересуемся. Пистолеты и гранаты наготове.
Учитель перебивает ученика:
-Стюардесса подходит к нам, предлагает унести нашу одежду на вешалку.
-Не раздеваемся! Ни в коем случае! Читаем газеты. И потихоньку под плащами снимаем с пистолетов предохранители. Никто из пассажиров не обращает на нас внимания. Не до нас им. Все усаживаются. Укладывают вещи. Летчики греют моторы. Мы украдкой поглядываем на часы и терпеливо, без нервов, ждем своей минуты.
-Так. Хорошо. Когда придет эта минута? Как?
Младший Суканкас вошел в роль, воодушевился:
-Пассажиры усаживаются. Пристегиваются ремнями. Аэродром Батуми остаётся позади. Выходим в море. Разворачиваемся вправо, летим вдоль берега.
-Так. Дальше!
-Я нажимаю сигнальную кнопку. Подходит стюардесса, спрашивает, чего мы хотим. Я молчу. Одна моя рука сжимает гранату, другая готова выхватить из-за пояса "пушку". "Зачем вызывали?" - спрашивает красавица. Я опять молчу. В разговор вступаешь ты. Давай, старик, отличись!