Словом, в том, что с дрезины сошел человек, не было ничего удивительного. Отчего ж тогда так заколотилось сердце у старого. Исфендияра? Незнакомец был уже еле виден, темный силуэт его исчезал, расплываясь в сумраке, а Исфендияр все стоял, не в силах оторвать от него взгляда. Может, это потому, что на прибывшем была шинель? И не только шинель: когда человек поравнялся с будкой обходчика и свет из окна упал на его фигуру, Исфендияр приметил мешок. Солдат с вещевым мешком за плечами!
Не разбирая дороги, путаясь в цепких кустах улгуна и полыни, Исфендияр бросился за солдатом. Но внезапно силы покинули его, он остановился и, не слыша ничего, кроме сумасшедшего стука сердца, громко закричал:
— Сынок! Эй, сынок! Остановись! Послушай!
Никто не отозвался. Слышно было только, как квакают в камышах неугомонные лягушки и звенят над ухом комары.
— Эй, кто там! Чего не отвечаешь?! Постой!
Снова никакого ответа.
И вдруг совсем явственно послышался всплеск. Недалеко, шагах в ста от Исфендияра, кто-то вошел в воду. Больше старик не сомневался — этот солдат здешний, местный: чужой не пошел бы болотом, а этот топает напрямик, оставив в стороне тропинку.
— Сынок! Стой! Сынок! Подожди! Сынок!..
«Чей же это, а? Вот радости будет! А вдруг…» — думалось ему.
Исфендияр даже мысленно не осмелился произнести слова, которые следовали за этим «вдруг»…
Солдат тем временем пересек болото и вышел на луг. Даже отсюда было слышно, как хлюпает вода у него в сапогах…
Исфендияр повернул обратно. Он больше не бежал, наоборот, осторожно поднимал ноги, цепляющиеся за буйные луговые травы, то и дело останавливался, напряженно прислушиваясь к тому, что происходит в деревне. Если в какой-нибудь дом вернулся солдат, сразу поднимается шум: крики, плач, смех… И собаки давно бы уж брехали как оглашенные… Что-то не слышно… Неужто обманули его старые глаза?.. Исфендияр направился к деревне. Он шел, останавливался, слушал, опять шел, опять останавливался… Лицо его покрылось испариной; сердце билось неровно, то и дело замирало, словно тоже прислушивалось…
Где-то поблизости фыркнул конь. Звякнула в лошадиных зубах уздечка… На краю деревни, в кроне старого тополя, похожего издали на огромный чернеющий стог сена, защелкал аист. И снова тишина…
Конь фыркнул уже совсем рядом. Исфендияр обернулся — прямая легкая фигура возвышалась над широким русским седлом. Старик узнал Гурбана.
— Исфендияр? — окликнул председатель. — Чего это тебя ночью по полям носит? Или телок потерялся?
— Да нет, человек тут один… с дрезины сошел возле будки…
— Какой такой человек?
— Да вроде военный, в шинели… В ту сторону подался, к деревне. Шинель, мешок за спиной… Думаю, солдат…
Дунул ветер, и огонек папиросы, став на секунду ярче, осветил острый кончик носа и большие умные глаза Гурбана. Позвякивая удилами, конь с хрустом жевал траву. Гурбан натянул уздечку, обернулся, бросил взгляд на деревню.
— Не похоже, что солдат… Шум бы подняли.
— Вот и мне сомнительно…
— Выходит, обознался ты, Исфендияр…
— Все может быть… Ох, ох!.. — Голос дрожал, Исфендияр для того и заохал, чтобы скрыть эту дрожь. — Выходит, подвели меня глаза…
— Иди-ка ты, Исфендияр, лучше домой, ложись спать! — Гурбан тронул коня. — А то гляжу, бродит какой-то полуночник…
Как же так? Ведь он сейчас своими глазами видел солдата!.. Шинель, мешок за плечами, даже пилотку на голове — и ту приметил! Вот ведь незадача… Как сквозь землю провалился…
Старик не заметил, что председатель, отъехав немного, повернул коня и, остановившись невдалеке, внимательно смотрит на него; в глазах у Гурбана мерцали отсветы папиросы. Только когда горячее дыхание коня коснулось его щеки, Исфендияр поднял голову.
— Исфендияр! С тобой говорят! Чего молчишь?
Старик почувствовал, как у него загорелись уши. Он наклонился, провел рукой по росистой траве и приложил ко лбу мокрую прохладную ладонь.
— Прости, Гурбан. Что-то я не в себе сегодня… Ты о чем?