Увидев своего патриарха живым, потомки радостно распростерлись у его ног.
— В чем мы ослушались тебя, отец, за что ты на нас так прогневался? — спросили его. — Укажи нам свое божество, мы хотим поклоняться духу, который ты считаешь святым, — сказали они.
Он с трепетом поднял руку и указал дрожащим пальцем на сереющую вдали гору. Потом, повернувшись к горе, опустился на колени, коснулся лбом земли, восхвалив дух, вознес ему молитву, принося жизнь свою в жертву Всевышнему. И весь народ от мала до велика обратил взоры свои в ту же сторону, все опустились коленями на землю, перед которой склонился их патриарх, и поклонились горе, куда на встречу с собой уходил он. И весь народ в один голос вознес молитвы духу его.
— Отныне будет та гора местом вашего поклонения, — сказал он, — все желания свои обращайте к ней, и Бога ищите на той древней горе…
А ночью он вновь проклинал себя:
— Ты должен был указать им не место своего духа, а научить каждого найти место своего сердца, призвать каждого прислушиваться к своей душе.
— Я указал им на тебя, — тело виновато посмотрело снизу-вверх, — привел свой род поклониться тебе. Я пришел служить тебе не только сухим стволом своим, но и всеми корнями, всеми ветвями своими.
— Разве не говорил я тебе, — в небесах вспыхнул и тут же погас гнев духа, — что не нуждаюсь в рабском поклонении. Твоя рабская страсть служит лишь тому, чтобы, пожертвовав частью жизни, спокойно растрачивать остальную. Лишь одно поклонение признаю я — нести мое бремя, жить мной, забыв о себе, думать, как я, говорить, как я. Несущий мое бремя освобождается от своего, уста, которыми говорю я, избавятся от бремени слов.
— Я хочу служить тебе не только по ночам, но и днем. Но отчего-то тебе не угодно то, что я делаю днем.
— Верно, ночами ты всецело предаешься мне. И днем, как сам говоришь, стараешься услужить мне. И службой этой отделяешь себя от меня. Мне нет никакой пользы от такого служения, такого поклонения. Если ты воистину хочешь служить мне, то не нужно ничего делать от своего имени.
— Но ведь у меня есть и своя жизнь. И если я не проживу ее, то умру.
— Ты и без того умрешь. Так живи, как живется, жизнь, которой ты живешь, не имеет иного исхода.
— Я знаю это, однако не хочу верить. Потому и стараюсь уберечься ото всего, что может грозить мне смертью.
— И от меня?
— И от тебя.
— А известно ли тебе, что, избегая одной смерти, ты приближаешься к другой?
— Мне неведомо, куда я иду, но знаю я, от чего убегаю. Моих знаний хватает лишь, чтобы познать это.
— А хочешь, я открою тебе все скрытые в тебе тайны, расскажу о подземных глубинах, вознесу к небесам. Но с одним условием: мы должны будем дать друг другу обет.
— А разве не было между нами обета, когда ты создал мир?
— Нет, это я не называю обетом. То было не днем творения, а днем расставаний, днем, когда мир покинул душу мою. С того дня и началось творение. Теперь же я хочу вернуть все, что покинуло меня, и сотворить из себя Бога. Хочу и тебя призвать к себе, хочу избавиться от этой двойственности — уничтожить различия между нами, хочу, чтобы мы с тобой стали единым целым, вновь стали едины.
— Так назови свои условия, дай нам свой обет, и мы запечатлеем его глазами своими.
— Своим потомкам, роду своему ты должен в точности передать сказанное мной. Я же облечу с тобой все миры, покажу тебе жизнь без смерти, открою тайну вечной жизни. И после этого исчезнет в тебе страх. Предаваясь мне, ты будешь рвать цепи законов, делающих тебя тобой, и жить, как я…
Договор был заключен. И стали приходить послания от Господа, и раб его, переводя эти послания на свой язык, заучивал их наизусть. Духом своим он взирал с небес на землю, а телом — с земли на небеса, дух его говорил, а тело внимало, однако сам он не знал, с небес ли смотрит на землю или с земли на небеса, говорит ли он или сам внемлет кому-то.
Записав в памяти послания духа, он вернулся к своему народу, своим потомкам. На городских площадях и улицах стали появляться глашатаи, громко читающие его послания. И слова эти доходили до каждого. Словам воздвигли памятник, над памятником поставили мавзолей, а когда слово разрослось и перестало вмещаться в мавзолей, его разрушили и на этом месте воздвигли огромный дворец — взметнулись в небеса башенки, и чтобы не забыли, что слова, принесенные их патриархом с горы, ниспосланы с небес, возгласили эти послания с башен. Записали слова эти в книгу, и всем от мала до велика эту книгу читали. Затем объявили запрет создавать другие книги, ибо властителем слова был Всевышний, а написал — их праотец.
Когда же потомки наизусть затвердили книгу, ее разослали в другие края. Но жители чужих стран вернули книгу, заявив: «У нас есть свой язык, своя вера, своя книга, зачем она нам». Потомки его восприняли это как вызов Всевышнему, который в надежде своей сделал патриарха и род его своим посланником. Вооружившись, они под знаменем Создателя, которое поднял их патриарх, напали на соседнюю страну. А по пути патриарх послал в ту страну вестника:
— Я иду насытить вас хлебом Божьим!
Голодающие соседи, услышав о хлебе, успокоились и не оказали никакого сопротивления…
Ночью Господь молнией возник у изголовья раба своего:
— Гнездилище черта, ловушка дьявола, прежде чем обещать этим несведущим хлеб, ты должен был научить их отделять дух от плоти! Они не ведают о сокровищнице, хранящейся в их сердцах, — ты должен был указать им место этой сокровищницы! Прежде чем призывать их к единению, ты должен был, разделив, раздвоить каждого, поставить его перед самим собой — эти несчастные еще не знают, что в одной плоти носят они две жизни. Так откуда же им теперь знать, с кем ты призываешь их объединиться, кому предаться? Как научишь ты их своему языку, как насытишь их голодные желудки словом?
— Я в неприкосновенности донесу и до них твое слово. Укажу им путь, как мало употреблять пищи и в объеме насытиться. Я насыщу их алчущие чрева верой твоей, взращу мир на хлебе твоем. Да будет вечно имя твое у всех на устах!
— Теперь же ты подражаешь мне. Подражать значит не служить, а считать себя ровней мне. Кто ты такой, чтобы от имени моего насыщать людей, взращивать мир! От меня путь идет вовсе не к чреву, я не вмешиваюсь в дела утробы, я занимаюсь душами человеческими.
— Насытив их, я должен замесить их сердца на вере твоей. И тогда они хорошо будут слышать слово твое.
— Тебе никогда не насытить их. И голод, и сытость — равно убьют их. Не тебе дано вмешиваться в дела мира, каждый и без тебя найдет себе кусок хлеба. С одного склона горы ты не увидишь противоположного, как же тебе увидеть все беды мира? Лишь я могу зреть мирские горести и исцелять их, потому что я создал этот мир, я связан нитями с каждой его пылинкой. Тебе никогда не быть ровней мне! Творя выходящее за рамки моих повелений, ты противопоставляешь себя мне. Вижу, ты и этих несчастных хочешь заставить поклоняться своему Богу, только не забывай: поклоняющийся чужому Богу утратит своего! Каждый возвышается, лишь держась за своего Бога, каждый вознесется лишь на крыльях своего Бога. Другой может лишь разбудить Бога этого человека. Каждая книга нужна лишь для того, чтобы пробудить еще не написанные книги, несказанные слова.
— Я хотел, чтобы они узнали тебя…
— Научи их вначале узнавать самих себя!
И исчезло между ними разделение. Тело каждой каплей крови, каждой клеточкой своей предалось духу, преисполнившись силой духа, утратило оно свою силу, вес, запах, боль, страх, и, став иссохшим листом, оно воспарило над землей. И обретенная страна, и мир, где жили его потомки, стали меньше пылинки и пропали из глаз. Подобно солдатам в строю, прошли перед ним миры. И не знал он, сам ли обходит мир или это миры, прорезая мрак, устремляются к его стопам. Оказалось, что свой шатер он разбил в столице мира, и мир, устремив туда взоры, ждал спасения…