И вот уже к вам едет машина забрать… Мохаммеда и взрывчатку.
Опять одна. Еще один человек, который, как выяснилось, тебе не подходит. С каждым годом становится чуточку больнее, и однажды станет так больно, что ты не сможешь любить.
Последний раз, только один раз взглянуть на Мохаммеда перед тем, как он исчезнет.
Он совсем мальчик — кто бы мог подумать, что он окажется…? — он совсем мальчик.
И ты идешь к нему, и ты садишься на кровать, и ты гладишь его темные-темные волосы.
Прости меня, Мохаммед, прости.
И ты наклоняешься, и ты нежно целуешь его в спящие губы.
Сука.
Он вдруг открывает глаза, его рука поднимается и бьет тебя в челюсть.
Сука. Сука. Сука.
А-а-а-х-х-х!
Сука. Ты предала нас.
Его гибкое тело выпрыгивает из кровати, и он бьет тебя в живот, у тебя перехватывает дыхание, во рту — сгустки крови.
Ты предала Аллаха.
Я не буду этого делать. Я не стану убивать невинных детей.
И ты боишься за свою жизнь. Ты боишься, что Мохаммед убьет тебя — расчлененное тело в собственной квартире, — ты вспоминаешь про нож. И что-то тебе подсказывает — хватай нож — хватай нож — вот он лежит, он раскроит меня сверху донизу. Ты кидаешься к ножу, ты хватаешь нож — и кидаешь взгляд на Мохаммеда. Но он не пытается завладеть ножом.
У него в руках канистра с бензином. Откуда она взялась?
Он смотрит на тебя. Смотрит прямо в глаза. Проходят секунды. По ночной улице проезжает грузовик, доставляющий мясо в Дувр. (Это деталь.)
И тут вдруг печаль наполняет его глаза, и он говорит:
Я слаб. Я ничтожен. Похоть толкнула меня к женщине. Я предал Джихад.
И он выливает бензин из канистры на свое смуглое тело, встряхивая волосами, словно девушка под душем после хоккея.
Мир есть юдоль страданий и горя. Да?
Да. Да. Да.
О Аллах, пусти меня в Рай, молю тебя, Аллах. Я предал Джихад, но я умоляю, Аллах.
И он подходит к плите, и он берет спички, и ты понимаешь, что он сейчас сделает.
Мохаммед — нет.
Я предал муллу, я предал наше дело. Прощай.
Он чиркает спичкой.
Но Мохаммед я люблю тебя я люблю тебя я люблю тебя всей душой больше чем Троя больше чем Башни люблю твою силу твое страдание твою душу я — Бежим, бежим, пока не приехали войска, давай начнем все с начала, у меня есть домик в деревне —
Нет. Я любил тебя, Эми. Но мы всего лишь люди.
А что же еще есть на свете? Люди. Одинокие, израненные люди и их любящие сердца.
Нет. Есть Рок, есть воля Аллаха, есть наше Дело. И это больше, чем человеческая жизнь. Любимая, мне жаль тебя с твоим маленьким миром людей. Нет цели… Как ты можешь с этим жить? Моя печаль с тобой.
Он поднимает глаза.
О Аллах, пусти в Рай раба твоего.
И тут — раз! — и он горит, пламя побежало по его телу, по коже, по волосам, слышен треск, и какой-то сладковатый запах заполняет твою квартиру, бывшую скотобойню.
И тогда — это надо глубоко прочувствовать — ты кричишь:
О, возьми меня, возьми меня, Мохаммед. Обними меня этими сильными руками. Я люблю тебя. Я не знаю тебя. И никогда не узнаю. Я никогда не поверю в то, во что веришь ты. Но обними меня этими огненными руками, прижми ко мне свою пылающую грудь, обожги меня горящими чреслами.
И ты — как будто в рапиде — твою мать, да точно в рапиде — ты кидаешься к горящему мужчине.
И тут — жизнь, страшащаяся смерти, бегущая, бегущая от нее, кстати, о мотивации: умирающая от рака мать, самоубийство лучшего друга, отец, уплывающий в забытье Альцгеймера, — всю свою жизнь ты боялась, твое отрицание смерти, а теперь — в момент, когда ты призываешь Ангела Смерти забрать тебя, свобода абсолютная опьяняющая.
Йес Мохаммед Йееееесссс!
Ты… ты совсем рядом, ты тянешь к нему руки, пламя всего в нескольких сантиметрах от тебя, твои волосы уже издают треск и шипенье, и тогда, тогда, тогда твои руки обнимают его, и его кожа начинает сплавляться с твоей.
Йееееесссс!
И вдруг звон стекла — знаешь, кто за тебя будет делать трюки? Лиз, эта офигительная лесбияночка, — звон стекла, и вы оба падаете падаете падаете, четыре этажа и в бассейн.