И этот страх перед тягостной привязанностью, привязанностью, этот страх перед привязанностью, чувствами, страданиями и любовью, перед горестями, сожалениями и угрызениями совести — именно этот страх тревожит тебя и всегда заставлял ретироваться.
Мы можем обещать тебе спокойствие, вполне могли бы обещать тебе спокойствие, спокойствие и прощение, никаких вопросов по поводу твоего отсутствия — садись и будем жить как прежде — ты, должно быть, уже набегался.
Здесь тебе будет спокойно.
(…)
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Вся разница между тобой и мной лишь в манере — говорить, делать и существовать.
У меня привычка: мне всегда хочется переспать с теми, кто мне нравится, хочется узнать их, сразу же узнать тех, кто мне нравится, кому я поверил, хотя бы на одну ночь, целую ночь верил, что они могут любить, ты же совершенно не способен, вернее сказать, не желаешь, это более точное слово, не желаешь больше никого никогда видеть, ни разговаривать, тебе бы только сбежать поскорей, не оставив даже записки; жизнь и любовь ты представляешь себе как тайную войну, вот твоя позиция.
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. В конечном итоге мы все похожи, хотел ты сказать, все одинаковые. Сколько себе ни воображай, ни придумывай, различий никаких нет.
Ты как ребенок, как хороший друг, и у меня тоже так было, по ночам, в разных городах: я чувствовал себя, верил, мне этого хотелось, чувствовал себя просто воином, никому ничего не должен, и мне никто ничего, ни за что не отвечаешь.
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. И тебя это не мучило? Никогда?
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. Зачем тебе это знать? Я все уже сказал.
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Однажды ночью я грезил о тебе, о таком, как ты, воине, как вас называют. Однажды ночью я грезил о тебе, и сегодня этот мой сон, сохраненная память о нем, сон этот — самая большая правда о тебе, гораздо большая, чем сама правда.
Ты говорил мне, что уезжаешь, и еще добавил — именно это сохранилось в моей памяти от сна, и это осталось моим самым сильным впечатлением о тебе:
«Но что ни говори, а это мучительно, как думаешь, смогу я когда-нибудь вернуться?..»
И то ли не дал мне ответить, то ли не услышал моего ответа.
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. Ну и если это так мучительно, если я вдруг, внезапно ощутил эту муку, что ни говори, как думаешь, смогу я когда-нибудь вернуться?..
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Когда ты ощутишь эту муку — ей-богу, ты остался бы в абсолютном меньшинстве, если бы ее не ощутил, — так вот, когда она захлестнет тебя, хотел я сказать, знай, что…
(…)
ЛУИ. Итак, согласившись рискнуть.
ЗАКАДЫЧНЫЙ. Это всегда риск.
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Действительно риск, по-другому и не скажешь.
ЛУИ. Согласившись рискнуть, ибо это всегда риск, и не надеясь выжить, уйти от опасности, как ни говори.
ЗАКАДЫЧНЫЙ. Потому что терять уже нечего. Я шучу, смеюсь, но как сейчас вижу твою ужасную растерянность перед самой простой, казалось бы, вещью — изменением в расписании поездов. Ты тогда говорил, помнишь: «Я скорее умру, скорее готов умереть под забором и прекратить всякую деятельность, скорее пойду на смерть, чем соглашусь погрузиться в эти бесконечные и дурацкие бытовые заботы».
ЛУИ. Они всегда оставались вдали.
Все оставалось вдали: место, где я жил, страна, из которой я приехал, и этот город, подобие города, край моего детства, моей юности, край моего детства, место, где я жил, где моя семья и школа, в которой я учился ребенком, когда был ребенком.
И дорога, весь этот путь и прожитая жизнь, вся, которую я прожил, такая долгая, представить себе невозможно, ты даже не можешь вообразить.
Помню, вспоминаю сейчас, каким захолустьем мне все это казалось, медвежьим углом, границей мира, того, что от него осталось, и место, где я жил, казалось бесконечно далеким, затерянным, не нужным никому, и еще казалось невозможным до него добраться, ни уехать оттуда, когда я жил там, ни вернуться туда сегодня, когда я решил туда вернуться.
Далеко.
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Дом его родителей, тот, где он жил, когда был ребенком — он был когда-то ребенком, — этот город, подобие города, я никогда там не был, меня туда никогда не приглашали, не возили, никогда, только на карте видел, но у меня нет пространственного воображения.
На карте все такое маленькое, я ее боюсь.
И потом, после того как он от них уехал, весь его путь, вся его жизнь, он прав, такая долгая и причудливая, просто представить себе невозможно, немыслимо.
ЛУИ. Итак, терять мне было нечего, я, весь как есть, готов был рискнуть, ни о чем не сожалея, и, готовый рискнуть, ибо это было рискованно, год спустя — ты только что нас оставил — и через год, день в день почти, круглая дата, как раз год с момента твоей смерти, считая дни и недели и мало-помалу отрекаясь, я это признаю, от всего, от обещанного всем, тебе, самому себе, от обещаний выжить, спастись, обмануть, не двинуться с места, сохранить верность, ну и словечко, или, наоборот, перемениться что ли, стать другим, эти обещания, год спустя, насколько я помню, я сказал себе, в выражениях достаточно патетических, насколько помнится, выражениях, которыми я пользуюсь, чтобы посмеяться над собственной серьезностью и вызвать улыбку на собственном лице, спрятанном за маской, чтобы утишить страдания по случаю юбилея, год спустя, насколько помнится, когда мы справляли праздник печали и когда так хотелось, именно в это время, сбежать от одиночества, год спустя, я решил поехать их повидать, нанести визит семье, кто от нее остался, и снова встретиться с теми, кого я знал, со всеми, с кем общался все эти годы моей жизни, — путешествие еще нестарого в час своей смерти человека пересматривающего все, что составляло его жизнь, — снова оказаться там, в местах совершенно не представляющих интереса, где я жил молодым и куда обещал, действительно обещал никогда не возвращаться, — я был один как перст, это надо понять, один на один с этим пересмотром, — я решил возвратиться на круги своя, так я сказал себе и с этим пустился в путь, отправился по своим следам в путешествие — это история некоего путешествия, история молодого человека и его путешествия, — пустился в путь, чтобы донести до них благую весть, неторопливо и продуманно, продуманно и в точных выражениях (я в это верил, этого хотел, и мне казалось даже, что не так уж и трудно это будет), спокойно, медленно, уравновешенно.
ЗАКАДЫЧНЫЙ. Но ты и был всегда — это будет единственным моим впечатлением от тебя позднее — ты и был всегда для других, для меня и, думаю, что и для них, то есть для твоей семьи и всех, с кем ты встречался в жизни…
ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. И для меня, для меня тоже.
ЗАКАДЫЧНЫЙ. …даже если они давно тебя не видели, все равно у них сохранилось о тебе такое представление — ты всегда был человеком уравновешенным, разумным. Разве не так?
ЛУИ. Не знаю.
Спокойно, не торопясь, уравновешенно, тщательно продумав каждый шаг, я решил к ним вернуться, пройти по своему старому следу, к своим истокам (к себе прежнему) и совершить это путешествие, чтобы поставить их в известность, сказать, только сказать — мне это было необходимо, нужно, у меня всегда была потребность высказаться таким образом — самому объявить, собственными словами, сказать им о том, что я скоро умру, о моей смерти, неминуемой, смерти молодого еще человека.
Самому принести весть, без посредников, подобные великие и прекрасные, как в романах, послания исключают посредничество, самому принести весть и думать — чего мне всегда хотелось и что я и решил сделать независимо от каких бы то ни было обстоятельств — думать, что еще возможно решить, — когда я уехал много лет тому назад и мне казалось, что уехал окончательно, я стоял точно на таких же позициях: решить в отношении себя самого! — думать, что еще возможно решить и подарить себе и другим, им тоже — моим родителям, матери, брату, сестре, тебе, а также и всем, с кем бывал вместе, подарить себе и другим в последний раз иллюзию ответственности за себя самого и сохранить до самого конца, моей грядущей смерти то есть, вплоть до самой смерти, смерти молодого человека, иллюзию, что ты хозяин собственной судьбы.
Решить собственную участь.
(…)