БРАТ ФЕЛИКС. Святой Франциск отвечал: «Когда мы придем в обитель Святой Марии дельи Анджели, промокшие под дождем и трясущиеся от холода, покрытые грязью и обессилевшие от голода, когда мы постучимся в ворота, придет злой привратник и спросит нас, кто мы такие…
НАЦИСТ (что-то шепчет про себя). В пизду эти цветочки!
БРАТ ФЕЛИКС делает вид, что не слышит.
БРАТ ФЕЛИКС. …если мы скажем ему: „Мы двое братьев“, он ответит сердито: „Вы говорите неправду. Вы просто самозванцы, пришедшие, чтобы обмануть мир, и украсть милостыню у нищих. Уходите, я сказал!“»
НАЦИСТ становится все более агрессивным. Начинает кричать.
НАЦИСТ. Достали меня эти хреновы цветочки! Тошнит…
БРАТ ФЕЛИКС (прерывает чтение и смотрит невозмутимо на класс. Когда становится более-менее тихо, продолжает). «…если после этого он откажется открыть нам и оставит нас снаружи, беззащитных перед снегом и дождем, страдающих от холода и голода, в ночи, — тогда, если мы примем такую несправедливость, такую жестокость и такое оскорбление с терпением, без досады и ворчания, смиренно и милостиво, понимая, что привратник на самом деле знает нас…»
НАЦИСТ вскакивает. Бьет кулаком по столу. Видно, что ему хочется кого-нибудь ударить. Текст, который читает БРАТ ФЕЛИКС, выводит его из себя.
НАЦИСТ. Меня тошнит от этих блядских цветочков! Затоптать все, и конец! Блядь, взять косу, и жах!
БРАТ терпеливо ждет, давая НАЦИСТУ выпустить пар, после чего читает дальше.
БРАТ ФЕЛИКС. «…и что это по воле Бога он так говорит против нас, напиши, о Брат Лев, это есть совершенная радость… И если, побуждаемые холодом и голодом, мы постучимся вновь, позовем привратника, умоляя его со слезами открыть нам и дать приют ради любви к Богу…»
В какой-то момент в классе воцаряется тишина, слышно только БРАТА ФЕЛИКСА и НАЦИСТА.
НАЦИСТ. А на хуй эти цветки вообще? На хуй!
БРАТ ФЕЛИКС прерывает чтение, смотрит на разъяренного и мечущегося НАЦИСТА. Не реагирует на его слова. Когда тот садится, продолжает читать дальше.
БРАТ ФЕЛИКС. «…и если он выйдет еще более рассерженный, чем раньше, восклицая: „Упрямые негодники, я разберусь с ними, как они того заслуживают“ — и, взяв узловатую палку, схватит нас за капюшоны, повалит на землю, вываляет нас в снегу и будет бить нас и ранить сучками палки…»
НАЦИСТ перебивает монаха, подходит к нему и кричит прямо в лицо. Кажется, он вот-вот его ударит. БРАТ ФЕЛИКС, похоже, готов дать сдачи. Но драки не происходит.
НАЦИСТ. Мозги мне ебут, и все! (Отворачивается, стоит у окна, словно раздумывая, прыгнуть или нет.)
БРАТ ФЕЛИКС с наигранным спокойствием продолжает читать.
БРАТ ФЕЛИКС. «…если мы снесем все эти несправедливости с терпением и радостью, думая о страданиях нашего Благословенного Господа, которые мы разделим с ним из любви к Нему, напиши, о Брат Лев…»
НАЦИСТ поворачивается и направляется в сторону двери.
НАЦИСТ. Иду блевать!
БРАТ ФЕЛИКС. «…это, наконец, и есть совершенная радость».
НАЦИСТ хлопает дверью. В классе царит гробовая тишина.
Будуар ЧИЧОЛИНЫ. КЕРМИТ стоит в дверях, он только что вошел. ЧИЧОЛИНА — вызывающе одетая сорокалетняя женщина с большим бюстом. КЕРМИТ смущен.
ЧИЧОЛИНА. Так это ты девственник?
КЕРМИТ. Не понял?
ЧИЧОЛИНА. Ну, ты спал когда-нибудь с женщиной или только сам себя?..
КЕРМИТ, смутившись, поворачивается боком, стараясь не смотреть ей в лицо. Она встает и подходит к нему.
КЕРМИТ. Ну, о таком не говорят…
Она берет его за подбородок и смотрит ему в глаза. Он вырывается.
ЧИЧОЛИНА. У меня обо всем говорят, как на исповеди.
КЕРМИТ вырывается и отворачивается, как будто хочет убежать.
КЕРМИТ. Во дает, прям как у монахов…
Она хватает его за рукав, тянет за собой.
ЧИЧОЛИНА. У меня не выражаться, понял? Ты знаешь, кто я?