БОГУСЬ(явно под впечатлением от знакомства). Это твоя сестра?
ЭМИЛЬ(кивает.) Лучше Моники никого нет. Она работает у мясника. Знает все виды колбас. Если ее когда-нибудь уволят, сможет устроиться в любой мясной магазин. Сейчас везде нужны специалисты.
МОНИКА приносит колбасу, режет, наливает суп себе и начинает есть.
ЭМИЛЬ. Я как раз рассказывал Богусю, что ты работаешь у мясника.
МОНИКА смущенно улыбается.
ЭМИЛЬ. Моника шприцует колбасы. (Показывает на колбасу в своей тарелке.) Это ее рук дело. (Показывает на колбасу в тарелке Богуся.) И это тоже.
МОНИКА. Тебе нравится дело моих рук, Богусь?
БОГУСЬ кивает.
ЭМИЛЬ. Ага, нравится колбаска, Богусь?
БОГУСЬ. Очень.
МОНИКА. А ты, Богусь, чем занимаешься?
БОГУСЬ закашливается.
ЭМИЛЬ. Богусь — революционер. Он забил на все. Хочет бороться за справедливость, потому что больше не может терпеть — он не собирается ждать, как остальные.
МОНИКА. Это очень интересно, расскажи, Богусь.
ЭМИЛЬ. У Богуся большие планы. Он жутко смелый. Не испугался страшных бандитов — тех, что перевернули мою коляску. Богусь не сдастся, он будет бороться до конца! Поэтому я с ним. И ты, Моника, к нам присоединяйся.
МОНИКА. Может, дашь Богусю самому рассказать?
БОГУСЬ. Нечего рассказывать. Это тебе не работа у мясника. Этим сыт не будешь.
Пауза. ЭМИЛЬ, улыбнувшись МОНИКЕ, разворачивает коляску и уезжает в свою комнату.
БОГУСЬ. Но мне кажется… я уверен, что это очень важно, это несет в себе духовные ценности. Ну, например, помогает сохранить…
МОНИКА. Богусь, ты о чем?
БОГУСЬ смотрит на МОНИКУ с удивлением.
МОНИКА. У Эмиля почти нет знакомых. Если ты рассчитываешь его использовать, лучше уходи. Прямо сейчас. (Встает из-за стола и садится на диван.) Так это ты — тот гад со стоянки.
БОГУСЬ. Он тебе рассказал, да? У меня к нему нет претензий — я знаю, у него не было другого выхода, но, может быть, он не все рассказал.
Из комнаты ЭМИЛЯ доносится музыка «техно». БОГУСЬ встает из-за стола.
БОГУСЬ. Я — неплохой. Только меня затрахала… добила вся эта хрень вокруг. Всем на все наплевать, потому что все можно купить. И что — на это надо жизнь положить? Да эта херня ногтя ломаного не стоит.
МОНИКА молчик. БОГУСЬ садится с ней рядом.
БОГУСЬ. Я — неплохой.
МОНИКА. Откуда мне знать. Я тебя не знаю. Может, ты и революционер, а может, самый обычный бандюк.
БОГУСЬ. Я не бандюк. Я разбиваю машины и телефонные будки, но только затем, чтоб погасить огонь, который меня сжигает. Сегодня я разбил витрину магазина, где одежду продают. Дорогие женские шмотки. Там одно только платье стоит три зарплаты моей матери. Труба. Я не мог удержаться. А ты бы хотела такое платье?
МОНИКА. У меня никогда такого не было.
БОГУСЬ. Давай куда-нибудь сходим?
МОНИКА(улыбается). Ах ты шустрый какой!
БОГУСЬ. Мне просто хочется, чтобы ты послушала, что я обо всем этом думаю.
МОНИКА. Может быть.
БОГУСЬ. Сегодня? Когда?
МОНИКА. Тогда. (Смеется.)
БОГУСЬ. Во сколько?
МОНИКА. Во столько.
БОГУСЬ. Во сколько?!
МОНИКА. Нет.
БОГУСЬ. Чего «нет» — сегодня встречаемся.
МОНИКА. Нет, я пошутила. Не хочу я с тобой встречаться. Ты… (Богусь опускает глаза.) Не такой… ну, я не знаю. У ребят-мясников нет татуировок. То есть некоторые говорят, что у них есть, там, ну, сам знаешь где…
БОГУСЬ. Где?
МОНИКА. На члене… но это они только прикалываются, чтобы больше понравиться. Девчонки на это клюют. А ты не прикалываешься — у тебя все на лбу написано. А то, что говоришь, даже интересно.
БОГУСЬ. Да пошла ты.
МОНИКА. Ладно, если хочешь, давай встретимся.
БОГУСЬ молчит.
МОНИКА. Ты симпатичный. Очень симпатичный.
БОГУСЬ. Музыка офигенная.
МОНИКА. Тебе нравится? Не прикалываешься? Серьезно? Я тебе запишу. У Эмиля на той неделе был день рождения, я ему записала.
БОГУСЬ молчит.
МОНИКА. Где ты хочешь, чтоб мы встретились? Ну, говори — где?
БОГУСЬ. На горке, за домами.
МОНИКА. Никогда не была. Классно там?
БОГУСЬ. Оттуда весь микрорайон виден.
МОНИКА. Супер. Во сколько?
БОГУСЬ. Вечером. В шесть.
МОНИКА(кивает, улыбается). Вот видишь, у нас что-то начинает получаться.
В комнате ИРЕНЫ. БОГУСЬ и ИРЕНА собирают обломки пластинок Кравчика.
ИРЕНА(со слезами на глазах). Я собирала их 25 лет.
БОГУСЬ. Ма, это еще не самое худшее. Самый мелкий из них сказал, что, если я не принесу бабки, они меня грохнут.
ИРЕНА. Двадцать тысяч — огромные деньги, а у меня ничего нет.
БОГУСЬ. Ма, я бы у тебя и так не взял ни гроша.
ИРЕНА. Но если это может тебя спасти, я поспрашиваю у знакомых.
БОГУСЬ. Ма, да я выкручусь.
ИРЕНА. Как?
БОГУСЬ. У меня есть план, поверь.
ИРЕНА. Это все из-за того, что ты как бешеный. Никак не научишься держать себя в руках.
БОГУСЬ. Мама, я их ненавижу. Им совсем немного осталось, чтоб окончательно скурвиться.
ИРЕНА. Сынок, я тоже была молодой. Одеяло на чердаке, первый альбом «Два плюс один», и чувствовала я то же самое. Я знаю, как легко сейчас превратиться в какое-нибудь чмо в костюме. Не успеешь оглянуться, как перестаешь быть самим собой.
БОГУСЬ. Мам, я всегда буду самим собой. Клянусь. Никогда сукой не стану.
ИРЕНА(смотрит на обломки пластинок). Я хочу, чтоб ты знал: я не боюсь бандитов. Я-то смогу дать им отпор. Со мной в жизни и не такое бывало. Твой отец ушел, потому что пил и устраивал нам адскую жизнь. А ты, конечно, очень задиристый, но человеком станешь, не сомневаюсь. Я столько лет справлялась со всем одна — всю жизнь боролась. Если надо будет, и сейчас повоюю.
БОГУСЬ. Мам, я сам должен с этим разобраться. Даю тебе слово — я их всех сделаю.
ИРЕНА. Смелые слова, малыш. Они напоминают мне о первой встрече с Кшисеком, которая перевернула мою жизнь. Это было весной 80-го года, я тогда техникум заканчивала. Кшисек давал два концерта в Гливице. День был необыкновенный — в воздухе висело ожидание чуда. После концерта я обманула охранников и через задний вход пробралась в гостиницу, где ночевал Кшисек перед тем, как вернуться в Варшаву. Я не собиралась с ним спать, ничего такого, я же не шлюха какая-то. Хотела только сказать ему пару слов, ну, понимаешь, поговорить с кумиром. И вот я ходила, ходила по гостинице. Я знала: если меня заметит кто-нибудь из персонала, меня тут же выставят. Бродила по коридорам в надежде, что мне повезет, молилась, чтоб его встретить. Кто я тогда была? Соплячка, которой попадались только чмошники, козлы и придурки. Меня мучила одна мысль, один вопрос — «как жить»? И я знала, что только настоящий мужчина — такой, как Кшиштоф, — знает ответ на этот вопрос. Прошло несколько часов, я шаталась по гостинице, а его все не было. Я стала терять надежду. Думала, все уже. Пора выметаться из гостиницы и ночным поездом ехать домой. Ходила туда-сюда, повторяя про себя слова его песен, и вдруг на седьмом этаже, когда я пела «Я уже иду» — да, именно на этих словах, — увидела его: он шел ко мне! Это было настоящее чудо… Он шел от двери к двери, держась за стены — наверное, дико устал после концерта. Я подошла к нему, посмотрела прямо в глаза и спросила: «Как жить?» А он остановился, сел, как-то странно, очень внимательно на меня посмотрел и сказал… «Живи так, будто каждый день — последний. И даже если тяжек груз судьбы, иди, иди вперед — и с песней».