Документальные или мифологические, реалистические или метафизические, авангардные или рассчитанные на коммерческий успех, современные польские пьесы имеют одну общую черту. Они существенным образом отклоняются от основного направления польской драматургии XIX–XX веков. В них не найти гротескных моделей реальности, которые были у Виткация, Гомбровича и Мрожека. Редкостью становится поэтическая драма, особо чтимая польским театром в XIX–XX веках. Обращений к литературно-сценическому жанру также немного.
Новые авторы хотят, прежде всего, очертить и проанализировать новую реальность. Не случайно многие из них имеют опыт работы в журналистике. Драматург сегодня уже не является ни вдохновенным проповедником, ни сторонним наблюдателем, как в XIX веке, он — непосредственный участник событий, о которых пишет в своих пьесах. Создается драматургия очевидцев, быстро реагирующая на перемены.
Контекст современных пьес понятен зрителям — они в нем существуют. Это основательно меняет роль самой драматургии, которая становится рупором социальной коммуникации. Отсюда обращение авторов к актуальным проблемам, разговорному языку. На этом фундаменте выстраивается все больше текстов, отшлифованных в литературном и сценическом плане, которые не только отражают действительность, но и создают ее — или де-конструируют, как, например, это делает Масловская. Для того, чтобы лучше понять и описать мир.
В России и в Польше драматургов часто упрекают в том, что они изображают действительность слишком мрачной. «Почему вы не даете людям надежду и силы для жизни?» — спрашивают некоторые критики. Как будто драматургия и театр — болеутоляющее, которое поможет забыть о своих проблемах. Театр в Польше по-прежнему остается одним из немногих мест, где ведется открытая, но болезненная дискуссия о современной жизни. Быть может, когда-нибудь придет время более оптимистических историй. Пока что их нет.
Кшиштоф Бизё
«РЫДАНЬЯ»
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
АННА, 18 лет (внучка Зофьи, дочь Юстыны)
ЮСТЫНА, 44 года (дочь Зофьи, мать Анны)
ЗОФЬЯ, 67 лет (мать Юстыны, бабушка Анны)
С красивыми женщинами так не разговаривают. Их не матерят, на них не орут, их не понукают. Им улыбаются, анекдоты рассказывают. Один жест, доброе слово — и сразу становится хорошо.
Я должна была это предвидеть. Я не красавица. Нет, я — не уродина, но и не красавица. Я всегда это знала, с самого начала. Ноги, губы, грудь — все в порядке, но… Я должна была предвидеть. Догадаться, что как раз со мной это может случиться. А я думала: с кем угодно, только не со мной. Вот и случилось.
На сослуживиц было просто смешно смотреть. Составляли списки, гадали, кого уволят. Одна знакома с директором, другой осталось пять лет до пенсии. Все ясно: трудности, бюджет, проблемы, я все понимала. И тут вызывают меня. Директор сказал, мол, трудности, бюджет, проблемы, — и меня увольняют. Я ничего не поняла.
Я его хорошо знаю. Года три он ходил в одном и том же зеленом свитере. Звонил по личным делам со служебного телефона и говорил часами. Двое детей, машина паршивенькая. Он тоже боится. Все боятся. Сами пинают, пинают, но потом и им дадут пинка в зад. Да, я его знала, но, видимо, кто-то знал лучше.
Сначала я не выходила из дома. В голове крутилось только одно: безработная, безработная, безработная. Просыпалась утром, ложилась спать — постоянно одно и то же. Видеть никого не могла, все меня раздражало. Звонила, просила, потом перестала — надоело слушать: ты обязательно что-нибудь найдешь, главное — не отчаиваться, все будет хорошо, а кроме того, посмотри, какие у других проблемы. Что мне за дело, у кого какие проблемы? Им плевать на меня, мне тоже плевать на них.
За визит к врачу я платила сотню. С деньгами у меня было плохо, но я ходила к нему. Это меня успокаивало, я могла хоть ненадолго забыться. Забыться. Он никогда не спрашивал, есть ли у меня деньги, хотя прекрасно знал, в какой я ситуации. В конце сеанса я доставала сто злотых, и он прятал их в карман. Когда я перестала к нему ходить, он даже ни разу не позвонил.
Так вот, врач посоветовал, чтоб я купила кошку. Сказал, чтобы я за ней понаблюдала, посмотрела, какие кошки неприхотливые. Я собиралась идти на биржу труда, когда вдруг увидела Титуса. У него не было правого глаза, он сидел у мусорки. Левый бок разодран, на хвосте струпья. Как только меня увидел, сразу удрал. Я выносила ему по утрам молоко. Через пять дней он позволил к себе прикоснуться, а через две недели я принесла его домой. Я наблюдаю за ним. Он и впрямь очень неприхотливый.
Семнадцать лет привычной работы. Два года в филиале, четыре года в управлении, ну а потом в жилконторе. Ничего особенного — я была начальником отдела эксплуатации: жильцы, телефоны, собрания, осмотры мест происшествий, скука. Требования: коммуникативность, высшее образование, бухгалтерские курсы, дополнительная специализация — у меня с этим все в порядке, никаких проблем с трудоустройством быть не должно. Ну и началось.
Я зарегистрировалась на бирже труда. Документы, формальности, один миг, и я уже законная безработная. Имею право на пособие, страховку и так далее. Спокойно, спокойно… Пока мы не можем вам ничего предложить, но если что-то появится… Да вы сами узнавайте. Надо всегда надеяться на лучшее, правда же?
Я знаю, что он мне изменяет. Уверена на сто процентов. У него кто-то есть, точно есть. И уже давно, только сейчас он перестал это скрывать. Скоро он будет звонить ей при мне. А этого я точно не выдержу. Этот запах духов от его рубашки, и вечно одно и то же: Не переживай, дорогая. Как-нибудь справимся. У меня пока неплохо идут дела, только приходится больше вкалывать. Да, дорогой, однако у меня таких духов нет.
Спим ли мы вместе? Конечно, спим, только на что это похоже? Он у стены, я с краю. Он приходит и сразу же засыпает. Говорит, что устал до смерти и валится с ног. Муж? Теперь у него отговорка: дорогая, я переживаю за тебя, ты такая напряженная и нервная, ты должна расслабиться. И вообще, зачем все эти разговоры: я ведь тоже иногда смотрюсь в зеркало.
Больше всего меня выводит из себя это вранье. Нет, нет, такое и раньше было, но сейчас я его не переношу. Этот бред по радио и телевизору. К чему все это? Коммунисты, верующие. Одни пропихивают своих детей в какие-то контрольные органы, другие покупают детям дома за левые доходы. Кому нужно это вранье?
Ну и Мариоля. Пристала со своей помощью. Почему я разрешаю втягивать себя в эти дурацкие разговоры? Она приносит газеты, звонит, предлагает встретиться. Хорошо, когда у тебя есть соседка, но до поры до времени. Все же ясно: ничего не выйдет, а она талдычит свое: самое главное — не отчаиваться, правда, Юс тынка! Правда, правда.
Сорок четыре года жизни и семнадцать лет скучной работы. С восьми до четырех. Перекур, второй завтрак, и так день за днем. Выходные, отпуск, сплетни, слухи. Как я могла все это выдерживать? Столько лет? Когда-то мечтала: брошу все, займусь чем-то новым… И что? Меня не хотят взять даже уборщицей!