ГЕРМАН. Но я не такой.
ЭРИКА. Какой.
ГЕРМАН. Я не плохой. Не злой человек. Просто не люблю, когда мне пудрят мозги.
ЭРИКА. Мне жаль.
ГЕРМАН. Вот именно. Я же знаю. И хочу тебе помочь.
ЭРИКА. Неужели.
ГЕРМАН. Я плохой. Может быть, может быть. Кто знает. Но только из того, что я, может быть, плохой, не следует, что я не отзывчив. Спящего человека винить ни в чем нельзя. А ты спала.
ЭРИКА. Я же сказала.
ГЕРМАН. Но горе тебе, если ты пудришь мне мозги. Врежу так, что мало не покажется.
ЭРИКА. Я спала.
ГЕРМАН. Звать-то тебя как.
ЭРИКА. Эрика.
ГЕРМАН. Ты напоминаешь мне мою Эмми. Я ее любил, а она меня нет, хотя сама, стерва, все время твердила об этом. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Она выжала из меня все соки. Была намного моложе меня. Так-то вот. А потом сыграла в ящик. Я ей этого не желал. Но, откровенно говоря, такой конец она заслужила. Ободрать меня как липку.
ЭРИКА. Жаль человека.
ГЕРМАН. Ты же Эмми не знала, зачем ты ее защищаешь.
ЭРИКА. Мне вас жаль. Вот что я хотела сказать.
ГЕРМАН. Я в сочувствии не нуждаюсь. Не я же сыграл в ящик. Как видишь, пока еще живой.
ГЕРМАН. Так как называется это место.
ЭРИКА. Ченстохова.
ГЕРМАН. В Польше.
ЭРИКА. Да, на юге страны.
ГЕРМАН. И ты туда действительно хочешь попасть.
ЭРИКА. С вашей помощью.
ГЕРМАН. Буду рад. Всегда всем помогал. Не могу иначе. И потому часто остаюсь в дураках.
ЭРИКА. У меня и в мыслях этого не было.
ГЕРМАН. Когда-то я тоже был молодым. Но травкой никогда не баловался.
ГЕРМАН. От чего меня всерьез воротит, так это от наглой лжи. Людям свойственно ошибаться. Я тоже делал ошибки. И говорил о них в открытую. Меня можно просить о чем угодно. Но если я замечаю, что мне вешают лапшу на уши, то вот здесь, в черепной коробке, я слышу щелчок и становлюсь совсем другим человеком. Щелк — и ты уже никому и ничему не рад.
ЭРИКА. Я вам не лгала.
ГЕРМАН. Что же так тянет тебя в Польшу.
ЭРИКА. Я должна увидеть Черную Мадонну.
ГЕРМАН. Эге, никогда о такой не слышал. Что это за диковинка.
ЭРИКА. Богородица, мать нашего Спасителя.
ГЕРМАН. И она негритянка.
ЭРИКА. Думаю, да.
ГЕРМАН. Наш Спаситель был негром. Этого я не знал.
ЭРИКА. Он не был негром.
ГЕРМАН. Но его мать была негритянкой. Я ничего не имею против негров, но тут что-то не так.
ЭРИКА. В этом и выражается свобода искусства.
ГЕРМАН. А из чего сделана эта чернокожая мадонна.
ЭРИКА. Из дерева.
ГЕРМАН. Вырезана.
ЭРИКА. Написана маслом.
ГЕРМАН. Я тоже вырезаю. (Достает из кармана нож.) Для резьбы не пригоден. Это охотничий нож. Если олень только ранен, охотник прикончит его ударом в шею. Вот сюда. (Показывает Эрике место у нее на шее.) Вот тут вонзают бедняге нож в шею.
ЭРИКА. Не надо.
ГЕРМАН. Подай-ка мне тот сук. Ну, чего стоишь.
Эрика подает сук.
Так. Теперь смотри сюда. Ловкость рук и никакого мошенства. Сначала делаем надрез вот здесь, т-а-а-к, это глаза, затем чуть ниже нос, еще ниже подбородок и наконец волосы. Готово. Да не совсем. Дай-ка мне пучочек твоих волос.
ЭРИКА. Для чего это. Не понимаю.
ГЕРМАН. Сейчас увидишь.
ЭРИКА. Как-то все это.
ГЕРМАН. Уж ты как-нибудь обойдешься без крохотной пряди.
Эрика вырывает из своих волос маленькую прядку.
Оберну ею голову. Достоинство человеку придают его волосы. Ну и как, нравится. (Подает Эрике свою поделку.)
ЭРИКА. Красиво. Ей-богу.
ГЕРМАН. И на кого он похож.
ЭРИКА. Трудно сказать.
ГЕРМАН. Ты что, дура. Видно же.
ЭРИКА. Сразу не угадаешь.
ГЕРМАН. Ты же сечешь в искусстве, сама сказала.