ГЕРМАН. Надо соблюдать режим отдыха.
ЭРИКА. Исключения невозможны.
ГЕРМАН. Невозможны.
ЭРИКА. Я заплачý.
ГЕРМАН. Ты все хочешь решать с помощью денег, всегда с помощью денег. Это скверно.
ЭРИКА. Я возьму ваш автобус в аренду, а вас найму водителем.
ГЕРМАН. Даже не думай об этом.
ЭРИКА. Вы должны. Вы должны. Вы должны.
ГЕРМАН. Не должен. Не должен. Не должен.
ЭРИКА. Если в течение суток я не прибуду в Ченстохову, то буду стерта с лица земли.
ГЕРМАН. Чуть-чуть опоздаешь. Ничего страшного.
ЭРИКА. Господь, наш Бог, посылает ко мне ангела с поручением, и что ж, вы думаете, он скажет: «Ничего страшного, Эрика, я смотрю на вещи шире, приезжай, когда у тебя будет время».
ГЕРМАН. Это было бы любезно с его стороны.
ЭРИКА. Безмозглый невежда.
ГЕРМАН. Ну ты, смотри у меня.
ЭРИКА. Безмозглый узколобый невежда.
ГЕРМАН. Санаторий — это другой мир. Везде светло и очень тихо, не слышишь собственных шагов. У тебя прекратятся боли. Это я тебе обещаю. Даже господин Крамер будет спасен, а мы с тобой познакомимся чуточку ближе. В наших отношениях появилась, знаешь ли, как это называется, да, червоточинка.
ЭРИКА. Я не больна, лечиться мне не надо.
ГЕРМАН. Мы все больны. А ты особенно.
ЭРИКА. Что это за компания. Что вы за люди. Вы что-то задумали. Куда я попала. В одну из этих сект.
ГЕРМАН. Мы секта.
ЭРИКА. Вы вообще не едете в санаторий.
ГЕРМАН. А куда же еще.
ЭРИКА. Вы хотите рухнуть вместе с автобусом в пропасть. Не так ли. Это и есть то спасение, о котором говорил господин Крамер. Туда же и Карл со своей безвыходной ситуацией. Вы хотите убиться. И поэтому не хотели, чтоб я была с вами. Но теперь.
ГЕРМАН (кричит). Жасмин. Жасмин. Подойди ко мне. Прошу тебя.
ЖАСМИН (подходит к водителю). Сколько можно ждать, Герман.
ГЕРМАН. Смех, да и только, послушай. Она думает, что мы сектанты.
ЖАСМИН. Мы сектанты.
ГЕРМАН. Да, мы. Ты и я, и рыльник копченый, и Крамер, и Толстуха. И что мы едем не в санаторий.
ЖАСМИН. А куда же.
ГЕРМАН. Летим в пропасть вместе с моим Германом.
ЖАСМИН. И для чего же.
ГЕРМАН. Чтоб умереть.
ЖАСМИН. Забавно.
ГЕРМАН. А ты не улыбаешься.
ЖАСМИН. Улыбаюсь, еще как улыбаюсь.
ГЕРМАН. У съезда к санаторию есть чудное местечко. Я частенько о нем думал. Запоздай я там чуть-чуть с поворотом руля, ха, и мой Герман сперва пробьет старое ржавое ограждение, а потом мы полетим вдоль склона вниз, как минимум триста метров свободного падения над верхушками елок, мимо старой дороги через перевал, пока не врежемся в дно реки. Вух!
ЭРИКА. Боже упаси.
ЖАСМИН. Что с ней. Почему она так побледнела.
ГЕРМАН. Действительно. Бледна как мел.
ЖАСМИН. Она тебе верит. Ей не хочется умирать.
ГЕРМАН. Я же тебе говорил, Жасмин. И последняя дворняга боится смерти. Хоть крещеная, хоть некрещеная.
ЭРИКА. Я не хочу иметь с вами дела. Отпустите меня.
ЖАСМИН. Ты в нашей компании.
ЭРИКА. Мое время еще не истекло.
ЖАСМИН. Откуда тебе это известно.
ЭРИКА. Я это чувствую.
ЖАСМИН. Она боится. Действительно боится.
ГЕРМАН. Вот теперь ты улыбаешься.
ЖАСМИН. Чего она только не рассказывала о жизни на том свете и в вечности. Здесь мы, мол, только проездом. Право оказаться в царстве небесном должны заслужить. Я поверила. И верила в это целых полдня. Страх смерти — это, дескать, все суета. Лучше сразу готовиться к вечной жизни. В небесах над людьми будет вершиться суд, и на коленях у Бога будут сидеть только праведники. Такой чушью она, видно, и гонит от себя страх смерти. Так я думала. При одной мысли об этом ящике у меня зуб на зуб не попадает. Как представлю, что лежу в гробу, одетая в саван, — ужас. Лежу-то неухоженная. А потом весь этот тлен. Всю жизнь стараешься не потерять форму. А в итоге превращаешься в серую слизь.
ГЕРМАН. А что происходит с неправедными.
ЭРИКА. Их отделяют от стада, обрекая влачить существование без любви и надежды, веки вечные, и страданиям их не будет конца.