Никто не обращает внимания на пьяного.
ШЕРИФ (Монике и Доктору). Нет, мы уже перестали понимать друг друга… (С горечью.) Как можно… Один класс… одно поколение… Мы так давно знаем друг друга… мы живем в одном мире… И вдруг — перестали понимать…
Тишина. В этот момент раздается сильный, требовательный телефонный звонок. Все с напряжением поворачиваются в сторону звука.
СИРИУС (выдыхает). Это он… (Торопливо уходит со сцены к телефонному аппарату.) Слушаю. Алло? Междугородний? (Разочарованно.) Да, здесь, передаю. (Возвращается.) Шериф, это тебя!
ШЕРИФ идет к телефону, Светак бормочет, сонно напевает какую-то мелодию. Тотчас же раздается энергичный голос ШЕРИФА.
ШЕРИФ. Кордош слушает! Что?.. Завтра утром в аэропорте?.. Но я ведь не могу быть все время в твоем распоряжении… Да, понимаю… только поприветствовать и поучаствовать в долгом сердечном разговоре, ясно! (Невнятно, требовательным голосом.) Нет, к сожалению, не могу… Да, вечер одноклассников! Да, представь себе, товарищ, всего лишь одноклассники!.. Я уже не успею! Черт возьми, пусть хоть раз улыбаться и приветствовать пойдет кто-нибудь другой… Доброй ночи! (Быстро кладет телефонную трубку, возвращается возбужденный.)
МОНИКА. Как всегда, незаменим. Я предполагала, что ты убежишь!
ШЕРИФ (не обижается). Моника, я стоял против немецких танков… а не ты! Вот так… глаза в глаза!.. И я не убежал, даже тогда, понимаешь?..
МОНИКА (любезно). Прости, я не хотела тебя обидеть… Просто я рада, что ты не покидаешь нас.
МАРЕК. И правда останешься? Не пойдешь приветствовать?
ШЕРИФ. Пошел к черту! Мне не зачем убегать, Марек! (Иронично.) В «долгом, сердечном» разговоре ты можешь принять участие и здесь!
Пауза.
СИРИУС. Я думал, что звонил Сумец…
ЛУПИНО. Не сходи с ума! Как он может звонить, если он — в тюряге?
СИРИУС. Не знаю, но… (Как бы в раздумье.) Часто мне снятся такие странные сны… Он лежит в той ванне… Но не в воде… не в крови… Ванна полна… сухой глины… и из краников течет… сплошная глина… он лежит уже засыпанный… но еще живой… улыбается… и экзаменует меня… Я стою возле ванны с книжкой в руке и перевожу Марка Аврелия… (Тихо, отсутствующим голосом.) «Человек, который умирает, подобен зрелой оливе, падающей с куста, благодарный земле и дереву, которые ее взрастили…» (Пауза.) Обычно я путаюсь, и тогда Сумец выскакивает из глины и…
ФИЛИПП (разбивает бокал о землю). Черт подери! Я уже сыт по горло!.. Чего вы хотите?.. Какие страшилки вы еще придумали?.. (Сириусу, зло.) Какое мне дело до того, что тебе снятся идиотские сны?..
МАРЕК (тихо). Чего ты боишься, Филипп?
ФИЛИПП (не владея собой). Я не боюсь! Я был убежден, что он не вернется, — так я и написал… (В отчаянии кричит с упреком.) Никто не имеет право втягивать других в подобные вещи!.. И за меня никто никогда в жизни не поручился!.. А для меня… для меня речь не шла о поездке в Италию… для меня речь шла о собственной шкуре! Я терпеть не могу неприятностей… у меня на то есть свои причины!..
МАРЕК. Твоя причина — это страх!
ФИЛИПП. Это не страх! (В отчаянии.) Это позиция! Это… опыт!.. Почему вы думаете, что именно я должен осложнять себе жизнь?..
МОНИКА (деловито). Не хочешь чего-нибудь успокоительного, Филипп? (Лезет в сумочку.) На, выпей…
ФИЛИПП. Что вы знаете… что вы вообще знаете! (Пауза.) От отцовской лесопилки… остались одни опилки… и опилочное классовое происхождение! Мой брат… мой брат получил кучу металла… к сожалению, он не стрелял в немцев на Дукле, а где-то в Сахаре… А моя сестра…
МОНИКА. Ради бога, хватит!.. Я надеюсь, она не была монашкой!
ФИЛИПП. Моя сестра после войны вышла замуж за коллаборациониста! (Возбужденно показывает.) Вот столько… вот столько бумаг они собрали об этой уважаемой и оклеветанной семье… Все эти бумаги уже не помещались на полках… они вынуждены были отнести их наверх, на чердак… (Пьет.) Да, теперь тишина, а вот несколько лет тому назад… несколько лет тому назад эти бумаги меня почти похоронили… А что будет завтра?.. (Вскрикивает, в отчаянии и бессилии.) Я хочу покоя… покоя… покоя… Я не хочу, чтобы однажды их опять достали с чердака…