Глава XXXIV. Одно дело — знать законы вывода, другое — истинность посылок
52. Поэтому одно дело — знать правила связи, другое — истинность посылок. Первые учат, чту есть следствие, что не есть следствие, что противоречие. Следствие таково: «если он оратор, то он человек»; непоследовательность: «если он человек, то он оратор»; противоречие: «если он человек, то он существо четвероногое». Судить здесь, следовательно, надо исходя из самой связи. Что же до истинности посылок, то нужно рассматривать посылки сами по себе, а не их связь. Но если посылки верны и не подлежат сомнению, то необходимо становятся такими же несомненными и сомнительные, если они правильно соединяются. И некоторые, научившись истинности, превозносят себя так, как будто это сама истинность посылок; и наоборот, некоторые, придерживаясь во многом истинной посылки, очень презирают себя, потому что не знают законов вывода. Хотя лучше быть тем, кто знает, что есть воскресение мертвых, нежели тем, кто знает такое следствие: «если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес».
Глава XXXV. Знание определения и деления не ложно, даже если применяется лицемерами. Что такое ложь
53. То же и наука определения (definiendi), деления (dividendi) и членения (partiendi): хотя ее часто используют для ложных дел, сама по себе она не является ложной и не установлена людьми, но постигнута при рассуждении о вещах. Ведь из-за того, что ее имеют обыкновение использовать поэты в своих небылицах, истинные или лжефилософы со своими ошибочными взглядами, даже еретики, то есть лжехристиане, не является ложью то, что в определении, делении или членении не нужно выражать ничего из того, что не относится к самой вещи или опускать относящееся. И это истинно, хотя то, что определяется или разделяется, может быть не истинным. Ведь это сама ложь определяется, когда мы говорим: ложь есть обозначение вещи, довлеющей себе не таким образом, как она обозначается. Иначе говоря: это определение истинно, хотя не может быть истиною ложь. Мы можем даже и произвести деление, утверждая, что есть два рода лжи. Один из них: то, что вовсе не может быть. Другой: то, чего нет, но что может быть. Ведь тот, кто говорит, что семь и три составляют одиннадцать, говорит то, чего совершенно не может быть; а кто говорит, что в календы, например — январские, шел дождь, хотя его не было, говорит, однако, то, что могло произойти. Следовательно, определение и деление ложного могут быть истинными, хотя само ложное никак не истинно.
Глава XXXVI. Правила элоквенции истинны, даже если иногда с их помощью можно убеждать во лжи
54. Для более плодотворного обсуждения существуют некие правила, которые называются также элоквенцией[88] и которые тем не менее истинны, хотя с их помощью можно убеждать во лжи. Но так как они могут быть и истинными, то это не предосудительное умение, но порочно злоупотребление им. Ведь не людьми установлено то, чтобы слушателя умиляло выражение любви; или чтобы краткий и ясный рассказ легко внушил бы свой замысел; чтобы вариации его неприхотливо, но цепко удерживали бы напряженное внимание. И прочие такого же рода правила, которые ради истинных или ложных дел, но истинны [сами по себе], поскольку заставляют либо что-то знать, либо во что-то верить. Или же они подстрекают умы к достижению или бегству от чего-то. И обнаружены они скорее потому, что таким образом они довлели сами по себе, а не потому, что таким образом они должны были быть установленными.
Глава XXXVII. Какова польза от риторики и диалектики
55. Но это искусство, если его изучать, нам нужно применять скорее для того, чтобы высказывать то, что уже понято, чем для того, чтобы еще только понимать. Правила же заключений, определений и разделений во многом ободряют понимающего. Пусть только не случится ошибки, из-за которой может показаться, что люди сами собой узнали истину блаженной жизни, тогда как они узнали лишь это искусство. Впрочем, часто случается, что люди легче понимают те вещи, ради достижения которых оно изучается, чем запутанное и замысловатое обучение таковым правилам. Так, если бы кто, желая преподать правила ходьбы, внушал, что нельзя поднять вторую ногу прежде, нежели поставишь первую, далее подробно описывал бы, как должно двигать суставами и коленями, то он ведь говорил бы правду: ходить иначе нельзя. Но люди ходят, проделывая это легче, чем замечают это, когда делают, чем понимают, когда слушают. Те же, кто не может ходить, гораздо меньше заботятся о том, что они не могут проверить это на опыте. Таким образом хваткий ум часто видит непродуманность заключения скорее, чем схватывает правила его вывода; медлительный же не видит первого, но гораздо меньше наставлен в правилах. Во всех этих [правилах] сами представления об истине часто более восхищают, нежели способствуют нашему исследованию и суждению о них. Разве что умы они делают более опытными, хотя и не делают их злонамеренными и надменными, т. е. чтобы те, кто научился этим правилам, не стали бы обманывать правдоподобной речью и безрассудными вопросами или не думали, будто они поняли нечто важное, чем могут кичиться перед добрыми и невинными [людьми].
88
Августин говорит не о красноречии, как часто переводят термин eloquentia, а о правильной речи, о правильном выражении мыслей, высказывании.