Далее, мы видим, что со всеми [вещами дело обстоит так], что, когда обнаруживается некая способность и форма во многих из них, и в некоторых несовершенным образом, в другом — совершенным, то несовершенное причинено совершенным, а несовершенство привходит от различности и несовершенства материи. Следовательно, надлежит, чтобы так дело обстояло и с познающими природами. Итак, природа, благодаря которой другие живые существа суть познающие, будет от некоей первой познающей и совершенной природы.
Эта же вся дискуссия взята из некоторого письма Аристотеля, написанного им о начале универсума, упоминание о котором делает Авиценна в «Метафизике». И Евстратий[52], [в комментарии] на шестую [книгу] «Этики» Аристотеля, говорит, что всякое познание в живых существах проистекает из первой познающей причины.
Глава III. Как несовершенное вегетативное и интеллигибельное проистекают от первого и совершенного интеллектуального?
Итак, исследуем, какова эта природа. Ведь поскольку первое в порядке природы оказывает влияние на второе, а не наоборот, а в порядке природы жизнь более первична, чем чувство, а чувство — чем познание, возможно, кому-то покажется, что первый источник всякого познания есть только живое, а не чувствующее и познающее. В особенности [к такому заключению можно прийти,] поскольку первичное в порядке природы существует по способу единицы, второе — по способу двоицы, в которой одно прибавлено к другому, третье — по способу троицы, следуя друг другу в порядке природы возрастания [чисел]. Чувствование же прибавляется к тому, что есть жизнь, а познание — к тому, что есть чувствование, поскольку, как мы сказали в книге «О душе», устроение (ratio) души такое же, как [геометрической] фигуры, ведь как среди фигур треугольник существует в четырехугольнике, так и вегетативное существует в чувственном, а чувственное — в интеллектуальном. Ошибочность этого доказывается тем, что согласно природе несовершенная причина никогда не унивокальна совершенной: живое же, отделенное в своем бытии от чувственного и интеллигибельного, наиболее несовершенно в роду «живого» и не обладает неким благородством жизни, благодаря которому оно могло бы быть началом.
К тому же во всем унивокально причиненном дело обстоит согласно природе так, что если нечто присуще причиненному сущностным образом, то причине этого причиненного оно присуще в большей степени, и благороднее, и более явно, и первичнее, и совершеннее. Но начало познания присуще всему познающему сущностным образом; следовательно, в большей степени и благороднее, и первичнее, и совершеннее оно присуще причине познающего. Следовательно, природа, благодаря которой нечто — познающее, не проистекает от чего-то только живущего, жизнь которого была бы отделена от познания.
Кроме того, среди причиненных наиболее благородно то, что ближе первому, которое есть причина, поскольку приближается [к нему] благодаря многим благостям и благородствам. Но интеллектуальное [сущее] благодаря многим благородствам и благостям приближается к первому и совершенному познающему, и оно есть скорее интеллектуальное, чем только живущее или только чувствующее и живущее. Итак, надлежит, чтобы источником и началом познания у живых существ (cogitatio vitae) была некая интеллектуальная природа.
Кроме того, мы видим, что все совершенное в отношении зрения имеет причиной то, что зримо благодаря себе самому и наиболее совершенным образом; все же разнообразие цветов имеет причиной свет, а различие их происходит из многообразного примешивания темного и ограниченного тела к прозрачному (diaphanum[53]), действие которого, самого по себе, есть свечение. Итак, сходным образом всякое познание проистекает от наиболее совершенного познающего, а различие познаний происходит из многообразной затененности познавательного свечения, излучающегося на познавательную [способность] в различных живых существах.
Наиболее доказательные из этих [доводов] определяют, что всякое интеллигибельное и чувственное познание в живых существах проистекает от интеллектуальной природы, познающей совершенно и интеллектуально. Относительно же сказанного, что первая причина оказывает влияние в большей степени, чем вторичная, перипатетики учили, что это истинно относительно истинной причины; живое же, отделенное от познающего, не является причиной познающего и поэтому не оказывает влияния [на него]. Но хотя первая причина все свои благости изливает на причиненное и благости в ней не имеют никакого различия и иерархии, поскольку сама первая [причина] обладает всем простым образом прежде причиненного, однако то, что изливается в причиненное, изливается в некоторой иерархии и в различии. Таким образом, прежде всего оказывает влияние то, что согласно порядку познания есть более общее и первичное, поскольку если устранить причинность первичного, вторичное не будет оказывать влияния, но если удалить причинность вторичного, первое будет оказывать влияние. Сходным образом в причине, которая есть источник жизни и познания, «живое» не добавляет ничего к остальному, поскольку ее жизнь есть ее познание, однако в причиненных, в которых «живое» имеет различие [с чувствующим и познающим], живое — как бы основание остального. В отношении же наделенности благородствами нет ничего столь многообразного, как первая причина, однако эта множественность благородств в первой причине не устраняет никакой простоты, поскольку первая причина обладает всеми этими благородствами прежде причиненного, просто и едино, и поэтому Философ замечательно говорит, что первая причина превышает имена всех ее действий и она изобильна в себе, когда ничего не дает и не дарует никакому из причиненных, и изобильна в других причиненных, которым она сообщает [благородства] пропорциональным образом[54].
52
Евстратий Никейский (ок. 1050-1120), автор комментариев ко «Второй аналитике» и к «Никомаховой этике»; его комментарии к I и VI книгам были переведены Р. Гроссетестом одновременно с самой «Этикой», в 1246-1247 гг. В своих философских взглядах Евстратий стремился к соединению аристотелианства с платонической теорией идей.
54
Эти идеи, явно неаристотелевского происхождения, заимствованы из анонимной арабской «Книги о причинах» (Liber de causis, или иначе Liber Aristotelis de expositione bonitatis purae), приписываемой Аристотелю, созданной неизвестным арабским автором в виде откомментированных выдержек из «Начал теологии» Прокла и переведенной неизвестным переводчиком (возможно, Ричардом из Кремоны) на латинский. Она состоит из тридцати двух положений, сопровожденных доказательствами или пояснениями (Арабский текст и средневековый латинский перевод см. в издании: Bardenhewer О. Die pseudo-aristotelische Schrift über das reine Gute, bekannt unter den Namen Liber de Causis. Freiburg (Switz), — 1882. См. положение 20 (21): «Первая (причина) является само по себе достаточным, наиболее достаточным» и 21 (22): «Первая причина выше всякого имени, которым она называется» (Книга о причинах // Историко-философский ежегодник. 1990. М., 1991. С. 202). Ср. также пп. 115 и 127 «Первооснов теологии»).