- И Зоя Викторовна там была?
- Была, - кивнул головою Шурка и вдруг осклабился в мечтательной улыбке, преобразившей лицо его, беспомощное, доброе и отрешенное.
Теперь он, чувствуя к себе почтительное внимание, мягко развернул гармонь, и полились тихие, согласные, спокойные звуки вальса. И сразу же из толчеи непонятным образом сформировался круг и поплыла по кругу пестрая карусель из парней и девушек в спокойном согласии. Как по команде, пары останавливались, руки взлетали вверх, ладони ударялись друг о друга: хлоп, хлоп! Хлоп, хлоп! И снова медленно и чинно кружилось пестрое колесо, и лентами кружились, свиваясь в кольца и расплетаясь, грустные звуки вальса.
Наташа еле доставала Фильке до плеча, и глаза ее преданно и жалобно смотрели снизу вверх. Филька чуть приподнимал ее от пола и готов был кружить на весу и не отпускать. Пары менялись, Наташа уходила к другому партнеру, но в толчее они быстро находили друг друга глазами и ждали, пока распорядок танца снова сведет их в пару. И она опять с радостью клала руки ему на плечи и послушно кружилась, вытягиваясь на носках, и расширившимися, беспомощными глазами все глядела, глядела на Фильку, ушастого, доброго, близкого…
Гармошка поднялась на самую высокую ноту, всхлипнула вдруг и смолкла. Карусель остановилась.
Наташа вырвалась из Филькиных рук и затерялась в толпе, а он все еще ходил, покачиваясь, и ловил ее глазами, прислушиваясь к отлетающим звукам, звеневшим где-то у него внутри. Но вот замерли они, отзвенели в ушах, и тогда очнулся он, увидел все на своих местах и вразвалку пошел к сцене, где играли в карты, странно безучастные к тому, что происходило в зале, к музыке, к танцам, к Филькиному счастью. Он вырвал у одного из игроков цигарку, затянулся, выдохнул и напряженно свел брови, всматриваясь в раскиданные по столу карты.
- Сёмку своего сдавай, - посоветовал он.
- Это мне-то Сёмку? Ты что, свалился? А он что сдаст?
- Ну, ходи, как знаешь. .. Мне-то что.
И отошел от играющих. Столкнулся в толпе с толстой Нюркой, оглядел ее невидящими глазами, потрепал по щеке. Она радостно вспыхнула, но он тут же забыл о ней, выбрался на улицу и там долго смотрел в небо, на низкие звезды, глубоко дышал ночной прохладой и чувствовал, как бьет к вискам кровь.
Из клуба выпорхнула Наташа. Протопала мимо Фильки, совсем ему посторонняя, все убыстряя шажки - частые, мелкие, дробные. Он постоял, прислушиваясь, ринулся за ней и пошел сзади, не смея нагнать, не зная, что сказать, а сказать надо было что-то важное, главное, единственное, что не давало дышать. Казалось, не скажи он сейчас, сию минуту - все рухнет вокруг и рассыплется в прах. И тогда ничего, ничего уж не надо, не жизнь будет, а сплошная напраслина и бестолочь.
Филька нагнал Наташу у самой калитки и тронул ее за плечо.
- Что? - сухо спросила она.
- Постой…
- Ну стою… Голосом, себе незнакомым, бездушным и вялым, промямлил :
- Ты это самое… говорила с батей?
Наташа молчала. Слышно было, как она сдерживает дыхание.
- Ну, о чем я просил тебя давеча…
- Больше ничего?
- Ничего.
- Нет, ты подумай - может, еще что хотел сказать?
Филька молчал, наливаясь тяжестью. - страшная сила давила его к земле, не давая шевельнуться. В небе погасли звезды, погасли огни в избах, погасла радость, теснившаяся в груди.
- Ну ладно, иди спать, - устало сказала Наташа. - Не могу ведь я, не могу…
И вдруг, схватив Филькину руку, зашептала страстно и горячо:
- Филечка, Филя! Ведь совестно самому, наверно, а? Совестно, скажи?
Лицо ее исказилось от страдальческой гримасы, на глазах выступили слезы. Устыдившись, она оттолкнула его, проскочила во двор и хлопнула калиткой. И тут же, словно дожидался команды, бешено облаял его пес из-за ограды. Филька стоял, не слыша собачьего лая, пока Наташа не исчезла в избе, потом медленно побрел обратно.
Возле дома увидел отца. Герасим покачивался, переступая с ноги на ногу, подавался вперед и снова пятился назад, не в силах одолеть нескольких шагов до дверей. Филька обхватил его под мышки, помог войти в избу и усадил на скамейку.
- Явились? - спросила мать, вставая с постели.
Герасим хихикнул.
- С тебя пол-литру, - сказал он, сдвигая в сторону посуду на столе. - Уважили меня, поскольку я, как инвалид войны, за родину здоровье положивши…
Мать бросилась к столу и с грохотом сгребла посуду к середине.
- Будет брехать.
Она недоверчиво покосилась на мужа.
- Завтра на правлении так и решат: отпустить Фильку, как сына, значит, военного героя, за родину здоровье положивши. И тогда придется с тебя за труды мои и хлопоты еще на пол-литру…