Если он выделяет день, чтобы заняться едой, это означает, что он впускает пространство в свою систему пищеварения, и что трапеза, начатая на заре, закончится на закате, пройдя все четыре стороны света.
Потому что от часа к часу, от блюда к блюду, от дома к дому, от направления к направлению Гелиогабал меняет место, пересаживается. И окончание еды означает, что он завершил дело, что он замкнул круг в пространстве и внутри этого круга он сумел удержать оба полюса своего пищеварения.
Гелиогабал довел до пароксизма погоню за искусством, погоню за ритуалами и поэзией среди самого абсурдного великолепия.
«Рыба, которую он велел себе подавать, всегда была приготовлена под соусом, имеющим цвет морской воды, и сохраняла свой естественный цвет. Какое-то время он принимал ванны из розового вина с розами. Он пил из них со всей своей свитой и использовал нард для ароматизации парильни. Вместо масла он наливал в лампы бальзам. Никогда женщина, за исключением его супруги, не удостаивалась его объятий дважды. Он устроил в своем жилище дом терпимости для своих друзей, ставленников и слуг. На ужин он никогда не тратил менее ста систерций. Он превзошел в этом плане Вителлия и Апиция[133]. Он использовал быков, чтобы вытягивать рыбу из живорыбных садков. Однажды, проходя по рынку, он заплакал, увидев нищету народа. Он развлекался тем, что привязывал к мельничному колесу своих тунеядцев и, вращая колесо, то погружал их под воду, то поднимал над водой: тогда он называл их своими дорогими Иксионами[134]».
Не только римское общество, но сама земля Рима и римский пейзаж были им разворошены, перевернуты.
«Еще рассказывают, — говорит тот же Лампридий, — что он устраивал навмахии, морские сражения, на озерах, выкопанных вручную, которые он велел наполнить вином, и что плащи воинов были пропитаны соком дикого винограда; что он привел в Ватикан колесницы, в которые были запряжены четыре слона, велев сначала разрушить гробницы, которые мешали их продвижению; что в Цирке, для своего личного спектакля, он велел запрячь в колесницы по четыре верблюда в ряд».
Его смерть — венец его жизни; как с римской точки зрения, так и с точки зрения самого Гелиогабала. Его постигла позорная, подлая смерть бунтовщика, который погиб за свои идеи.
Перед всеобщим раздражением, вызванным этим разливом поэтической анархии, да еще и подпитываемым исподтишка коварной Юлией Маммеей, Гелиогабал позволил себя обойти. Он согласился с ней и взял в качестве помощника дурное отражение самого себя, что-то вроде второго императора, юного Александра Севера, сына Юлии Маммеи.
Но если Элагабал — мужчина и женщина, он не может быть одновременно двумя мужчинами. Здесь присутствует материалистический дуализм, который означает для Гелиогабала оскорбление принципа, а этого он не может принять.
Он в первый раз восстает, но вместо того, чтобы поднять против юного императора-девственника народ, который любит его, Гелиогабала, народ, который пользовался его щедростью и видел, как Гелиогабал плакал, увидев его нищету, — Гелиогабал пытается поручить убийство Александра своей преторианской гвардии, открытого мятежа которой он не чувствует, и во главе которой все еще стоит танцовщик. И тогда его собственная охрана поворачивает оружие против него, а Юлия Маммея ее подталкивает; но вмешивается Юлия Мэса. Гелиогабал вовремя скрывается.
Все успокаивается. Гелиогабал мог бы принять свершившийся факт, терпеть рядом с собой этого бледного императора, к которому он ревнует, и которого, хотя он и не пользуется любовью народа, любят военные, охрана и знать.
Но напротив, именно в этот момент Гелиогабал демонстрирует свою суть — необузданный и фанатичный дух, истинный правитель, бунтовщик, неудержимый, неистовый индивидуалист.
Принять, покориться — означает выиграть время, означает закрепить потерю своих прав без гарантии сохранения собственной жизни, так как Юлия Маммея продолжает действовать, и он чувствует, что она не отречется от своей цели. Между абсолютной монархией и ее сыном стоит только одна грудь, одно великое сердце, к которому эта так называемая христианка испытывает ненависть и презрение.
Жизнь за жизнь — это жизнь за жизнь! Жизнь Александра Севера или его собственная. Вот, во всяком случае, то, что прекрасно почувствовал Гелиогабал. И для себя он решает, что это будет жизнь Александра Севера.
После этого первого сигнала тревоги преторианцы успокоились; все вернулось к обычному порядку, но Гелиогабал занимается разжиганием нового пожара и беспорядка и доказывает таким образом, что он верен самому себе!
133
134