То было своего рода парение, сопровождаемое приглушенным потрескиванием, поскрипыванием, взвизгиванием, стонами и слабым свистом разрезаемой воды. Палуба в каюте наклонялась, замирала, снова наклонялась, уходила вниз, чтобы тут же пойти вверх. Вода в трюме журчала и булькала, затихая, как в тонущей флейте. Только что висящие на крюках плащи замерли над серединой палубы, через минуту их уже касается переборка. Сами они оставались неподвижны. И во всем этом был невыразимый ритм, повторение, которое нельзя было ни запомнить, ни угадать наперед. Но оно продолжалось.
Однако главным в освещенной дымным желтым светом каюте было ожидание чего-то неминуемого. Стоя на середине трапа, Антони внезапно это понял. Однако он сам был тут совершенно ни при чем. Он словно прислушивался через закрытую дверь к кому-то, кто затаился в комнате. Миссис Джорхем вязала. Она даже не подняла глаз. Филадельфия бесшумно накрывал на стол. Капитан Джорхем клевал носом, рот его был широко открыт. Однако все трое ждали - не Антони. Тени медленно скользили. Лампа пыхала, словно в нее залетела муха. Дева куталась в одеяние и заглядывала в складки. Антони медленно спустился, снял мокрый бушлат и сел на койку. В каюте было душновато. Антони устал, голова кружилась.
Вернулось ощущение, испытанное в Генуе. Он сам остается на месте. Море снаружи, тени, события в каюте движутся мимо него. Он, наблюдающий эту громадную панораму, остается недвижим. Да, длинные коридоры в доме отца Ксавье, расписанные фресками стены прошли мимо. Это как ходить в молотилке. Монастырь, дни в доме мистера Бонифедера, улицы Ливорно, Вера, Анжела, Винцент, Генуя, сегодняшняя каюта... События возникают перед глазами, выхваченные из тьмы, и уходят во тьму. Ты проходишь последний круг молотилки - и что потом? Странствие! Борт качнулся к Антони, придавил. Антони тихо засмеялся.
Миссис Джорхем позвала его за стол, но еда не лезла в горло. Голова кружилась от усталости. Если б только корабль ненадолго остановился! Все вокруг тошнотворно качалось. Антони тихо заговорил с миссис Джорхем, слыша за собственным бесцветным голосом громкое тиканье неисправного хронометра. Что ответила миссис Джорхем, он не запомнил. Через некоторое время он вышел на палубу. В темноте - хорошо, что в темноте - его стошнило.
Приступ прошел. Еще день-два голова кружилась, потом перестала. Качка больше не беспокоила. Антони с ней свыкся. Он не замечал ее, хотя ветер только усиливался. Капитан Джорхем велел поставить штормовой стаксель, бригантина пошла ровнее.
Антони часто гадал, чтобы с ними сталось, уйди капитан Джорхем в глухой запой еще до Гибралтарского пролива. Иногда по несколько дней не удавалось взять высоту солнца. Корабль несло на запад в пенной завесе под кровом быстро бегущих туч, которые временами провисали почти до мачт. Сквозь это буйство стихий капитан Элиша вел корабль, руководствуясь лишь счислением пути и моряцким чутьем. Путь ему указывали течения, приливы, даже цвет воды. Звезды проглядывали редко. Впередсмотрящие напряженно вглядывались, ища глазами землю.
Она нежданно-негаданно возникла на горизонте по правому борту. Как-то в полдень облачная завеса поредела, пробилось солнце. Ветер изорвал облака в клочья. Без всякого предупреждения, словно раздернули занавес, справа от корабля встал длинный строй увенчанных снежными шапками вершин. Дальше вглубь материка дикие горы Сьерра-Невады преградили дорогу ползущему с бурых равнин Гранады континентальному облачному фронту, и теперь он разбивался о них, клубился белой дымкой, вползал через перевалы, скатывался по западным склонам. Скольжение исполинских теней превращало длинное испанское побережье в адскую область, озаренную изнутри отблесками преисподних огней.
- Это мыс Гата, - сказал капитан Джорхем, указывая на берег и несколько белых домишек за яростной полосой прибоя, штурмующего маленькую каменную батарею. - И нам здорово повезло, если сподветру от него не стоит на якоре английский фрегат. - Он круто повернул "Вампаноаг" к югу. - Мы все-таки сильно взяли к северу. Алжир мы миновали, это точно, миль за двести, и еще тут есть одно гаденькое теченьице, оно выносит англичан аккурат к Маону. До Гибралтара отсюда идти день.
Он громко свистнул в два пальца.
- Дай Бог, чтоб ветер подержался. Мистер, знаете, что такое пройти пролив? Звучит просто, так ведь? Ну вот послушайте, сэр, в девяносто втором застрял я у Луфа в гостинице, в Гибралтаре, с пятью другими шкиперами, все больше англичанами. Сидим мы там шесть недель, а западный ветер все дует и дует. Надо вам сказать, что через пролив постоянно идет течение узлов пять-шесть, но когда долго дует западный ветер, начинается ужас что. Возникают водоверти, такие, что запросто заглатывают мелкие суденышки. Ну так вот, на седьмую неделю я говорю себе: "Элиша, у тебя штаны сзади обрастают ракушками", снимаюсь с якоря, и два дня меня мотает между Тарифой и Танжером, так что я уж думаю, износится баллер руля. При том я знаю, что пятеро шкиперов сидят в заведении О'Хары, потягивают винцо и хохочут до животиков. Воображаете? И вот, что-то происходит с течением, и к полудню я оказываюсь у Трафальгара. Это не все. Я беру груз в Кадисе и везу его в Лиссабон. Потом беру полный трюм вина и башмаков для гарнизона, и возвращаюсь с тем же западным ветром, а пять английских шкиперов все так сиднем сидят у Луфа. Я подхожу к окну, всовываю голову между гераней и говорю: "Офицер, подайте пенни на хлеб, офицер, подайте пенни на хлеб..." Ну, сэр, посуды в меня полетело, хватило бы обставить адмиральский камбуз. И это истинная правда, и это пролив. - Он еще раз заливисто свистнул, Коллинз хохотнул.