Попликола недоумевал, что побудило ее появиться, ведь почетный гость известен как отъявленный бабник, но у Глафиры была причина. Которая не имела ничего общего с вожделением. Принадлежавшая раньше Великой Матери, она давно поборола вожделение как нечто унизительное. Нет, она хотела для своих сыновей большего, чем крохотное жреческое царство. Она хотела получить значительную часть Анатолии, и, если молва о Марке Антонии верна, это был ее шанс.
Антоний громко втянул в себя воздух. Какая красавица! Высокая, гибкая, с длинными ногами и великолепной грудью, а лицом не уступит Елене: чувственные алые губы, безупречная кожа, подобная лепестку розы, светящиеся глаза, обрамленные густыми темными ресницами, и абсолютно прямые льняные волосы, спускающиеся по спине, словно лист кованого позолоченного серебра. Она не надела драгоценностей, может быть, потому что их у нее не было. Ее голубое, греческого покроя платье было из чистой шерсти, без рисунка.
Попликолу и Деллия так быстро смахнули с ложа, что они едва успели вскочить на ноги. Огромная рука уже похлопывала по освободившемуся месту, где они только что сидели.
– Сюда, со мной, великолепное создание. Как тебя зовут?
– Глафира, – ответила она, скинув фетровые комнатные туфли и ожидая, пока слуга наденет ей на ноги теплые носки.
Затем она устроилась на ложе, но достаточно далеко от Антония, чтобы избежать его объятий. «Слухи определенно обоснованны. Если судить по его приветствию, он не принадлежит к утонченным любовникам. Великолепное создание, ну и ну! Он думает о женщинах как о вещах, но я, – решила Глафира, – должна постараться сделаться более ценной принадлежностью, чем его лошадь, его секретарь или его ночной горшок. И если он станет моим любовником, я принесу жертву богине, чтобы она послала мне девочку. Дочь Антония может выйти замуж за царя парфян – какой союз! Хорошо, что нас учили, как сосать их члены вагиной и делать это лучше, чем проститутки делают это ртом! Он станет моим рабом».
Итак, Антоний остался в Команах до конца зимы, и когда в начале марта он наконец отправился в Киликию и Тарс, то взял Глафиру с собой. Его десять тысяч пехотинцев не имели ничего против неожиданного отпуска. Каппадокия была страной женщин, чьих мужчин убили на поле боя или обратили в рабство. Поскольку эти легионеры умели обрабатывать землю так же хорошо, как воевать, они обрадовались перерыву. Цезарь первый навербовал их по ту сторону реки Пад в Италийской Галлии, и, если не считать высоких гор, сельское хозяйство Каппадокии не очень отличалось от того, к которому они привыкли. После себя они оставили несколько тысяч сыновей и дочерей в материнских утробах, надлежащим образом подготовленную и засеянную к весне землю и много тысяч благодарных женщин.
Они шли по хорошей римской дороге между двумя вздымающимися хребтами, углубляясь в обширные благоухающие леса с соснами, лиственницами, елями, пихтами, сопровождаемые постоянным шумом ревущей воды. Но на перевале у Киликийских ворот дорога стала такой крутой, что через каждые пять шагов были сделаны ступеньки. Спускаться вниз было так же приятно, как есть мед с горы Гимет, но если бы им пришлось подниматься вверх, то душистый воздух был бы испорчен отборной латинской бранью. Поскольку снег теперь таял быстро, воды в реке Кидн кипели словно в огромном котле. Но после Киликийских ворот дорога стала легче и ночи теплее. И они быстро дошли до берега Нашего моря.
Тарс, расположенный у реки Кидн, около двадцати миль вглубь материка, появился перед ними неожиданно. Как и Афины, Эфес, Пергам и Антиохия, этот город запоминался почти всем знатным римлянам даже после кратковременного визита. Очень богатый город, настоящая жемчужина. Но это осталось в прошлом. Кассий наложил на Тарс такой огромный штраф, что, даже расплавив все произведения искусства из золота или серебра независимо от их ценности, жители Тарса были вынуждены постепенно продавать простой народ в рабство, начав с людей самого низкого происхождения. К тому времени, как Кассий, устав ждать всю требуемую сумму, отбыл, прихватив пятьсот золотых талантов, которые Тарс едва смог наскрести, в городе с полумиллионным населением осталось всего несколько тысяч свободных людей. Но их богатство было уже не вернуть.