— У него может появиться желание бросить эдикт тебе в лицо.
— Хм! Только не он! Он подчинится. Он соблазнил мать триумвира Цезаря, сына бога! И только она спасла его шкуру. О, как бы я хотел состряпать дело об измене и угостить этим его эпикурейское нёбо! Даже мое терпение имеет границы, и ему это хорошо известно. Он подчинится, — повторил Октавиан.
— Хочешь посмотреть маленькую Марцию? — дрожащим голосом спросила Октавия. — Она такая милая, Цезарь, честно!
— Нет, не хочу, — резко ответил Октавиан.
— Но она наша сестра! Кровь связывает, Цезарь, даже со стороны Марция. Бабушка бога Юлия была Марцией.
— Будь она хоть Юнона, мне все равно! — в ярости крикнул Октавиан и вышел из комнаты.
Боже мой! Ушел, а она даже не успела сказать ему, что на некоторое время два мальчика Фульвии от Антония будут жить в ее детской. Когда она пошла в их дом посмотреть на детей, она была потрясена: за детьми никто не присматривал, а десятилетний Курион совсем одичал. У нее не было полномочий взять Куриона под свое крыло и укротить его, но она могла взять Антилла и Иулла просто из доброты. Бедная, бедная Фульвия! Дух демагога Форума, запертый в оболочке женщины. Подруга Октавии Пилия утверждала, что Антоний избил Фульвию в Афинах, даже пинал ее ногами, но Октавия не могла этому поверить. В конце концов, она хорошо знала Антония, он ей очень нравился. Частично ее симпатия объяснялась тем фактом, что он так отличался от других мужчин, окружавших ее. Так утомительно общаться только с умными, хитрыми, неискренними мужчинами. Жить с Антонием, наверное, это риск, но бить свою жену? Нет, он никогда бы этого не сделал! Никогда.
Она вернулась в детскую и тихо поплакала там, стараясь, чтобы Марцелла, Марцелл и Антилл, уже достаточно большие, не увидели ее слез. Успокаиваясь, она подумала, как все же будет замечательно, если мама вернется! Мама так страдала от боли в костях, что вынуждена была отослать маленькую Марцию в Рим к Октавии, но в дальнейшем она будет жить совсем рядом, за углом, и сможет видеть своих дочерей. Только когда брат Цезарь все поймет? И поймет ли когда-нибудь? Почему-то Октавия так не думала. Он был твердо убежден, что поступок мамы простить нельзя.
Потом она вспомнила о Марцелле и сразу пошла в его комнату. Женившись на Октавии в сорок пять лет, он был в расцвете сил, худощавый, сильный, образованный, с хорошей внешностью в духе Цезаря. Жесткость, свойственная мужчинам из рода Юлиев, совершенно отсутствовала в нем, хотя была определенная хитрость, уклончивость, которая позволила ему избежать плена, когда Италия сходила с ума по Цезарю богу Юлию, и дала ему возможность заключить великолепный брак, который ввел его в лагерь Цезаря «необщипанным». За это он должен был благодарить Антония, и он никогда этого не забывал. Поэтому Октавия знала Антония, часто бывавшего у них.
Теперь эта красивая двадцатисемилетняя жена вглядывалась в неподвижного мужа, которого болезнь высушила, изгрызла, пережевала изнутри. Его любимый раб Адмет сидел возле кровати, держа исхудавшую руку Марцелла, но, когда вошла Октавия, Адмет быстро поднялся и уступил ей место.
— Как он? — прошептала она.
— Спит после макового сиропа, госпожа. Больше ничего не успокаивает боль, к сожалению. Боль затемняет его рассудок.
— Я знаю, — сказала Октавия, усаживаясь. — Поешь и поспи. Твоя смена может наступить быстрее, чем ты думаешь. Если бы он разрешил кому-нибудь еще дежурить возле него! Но он не хочет.
— Если бы я умирал так медленно и с такой болью, госпожа, я бы хотел, открывая глаза, видеть лицо, которое хочу видеть.
— Именно, Адмет. А теперь, пожалуйста, иди. Поешь и поспи. Он освобождает тебя в своем завещании. Он говорил мне. Ты будешь Гаем Клавдием Адметом, но я надеюсь, ты останешься со мной.
От волнения молодой грек ничего не смог сказать, только поцеловал руку Октавии.
Проходили часы, их молчание нарушилось, лишь когда няня принесла Целлину для кормления. К счастью, она была спокойным ребенком, не плакала громко, даже если была голодна. Марцелл продолжал пребывать в забытьи.
Вдруг он пошевелился, открыл полубессознательные глаза, прояснившиеся, когда он увидел жену.
— Октавия, любовь моя! — прохрипел он.
— Марцелл, любимый, — радостно улыбаясь, сказала она и поднялась, чтобы взять кубок со сладким вином, разбавленным водой.
Он чуть отпил его через соломинку. Затем она принесла таз с водой и полотенце. Сняла простыню с его тела, от которого остались только кожа да кости, убрала грязную пеленку и стала мыть его, осторожно касаясь тела, тихо разговаривая с мужем. Где бы она ни находилась в комнате, его глаза, полные любви, следовали за ней.