Стихи Элишки Красногорской были настолько чешскими, что, претворяя их образы в музыке, естественно было обратиться к народным истокам. И вот в творчестве Дворжака начинается процесс очищения от чужих влияний. Он погружается в стихию народной чешской музыки, так хорошо знакомую с детских лет, и уже не покидает эту богатейшую сокровищницу.
Не сразу Дворжаку удается сбросить гипнотическую власть музыки Вагнера. Зародится по-славянски напевная мелодия, да вдруг изломится — и наступит тревожный, нелогичный конец. Но чем больше Дворжак вчитывался в чешские стихи, тем спокойнее становилась его музыка, набирая особую силу и красоту, как речной поток, который, пройдя коварные пороги, широкой волной заливает просторы.
Две песни на слова Элишки Красногорской и баллада «Сирота» на слова Карла Эрбена были успешно исполнены на певческих вечерах. Прохазка писал, что они подтвердили необычайное музыкальное и поэтическое дарование Дворжака. Композитор тоже испытывал незнакомое ему до сей поры чувство удовлетворения, хотя и видел, что не все еще обстоит так, как ему бы хотелось. И Дворжак продолжает усиленно работать в этой области, тем более что в театре дела с его оперой не двигались с места. Теперь уже не любовная лирика привлекает Дворжака, как в годы создания «Кипарисов», а тексты, насыщенные героикой и патриотизмом. На его столе появляются стихотворения Витезслава Галека «Наследники Белой горы» и так называемая Краледворская рукопись.
«Наследники Белой горы» воскрешали одну из страшных страниц чешской истории, когда король Фердинанд II в битве у Белой горы под Прагой в 1620 году нанес поражение чехам, восставшим против габсбургского владычества в их стране, и положил тем самым начало периоду, образно названному «эпохой тьмы». Эпоха эта продержалась в Чехии три столетия, на протяжении которых бессовестно попирались законные права чешского народа и государства. Обращаясь к соотечественникам, поэт призывал их быть достойными преемниками героев, павших в той битве.
Дворжаку поразительно удалось передать в своем «Гимне» («Наследники Белой горы») дух поэмы Галека: скорбь о погибших, гордость за родину, воспитавшую героев, новый патриотический подъем и, наконец, прославление свободного и независимого отечества. «Все произведение, — писал Прохазка, — едино и монолитно. Оно устремляется вперед безудержным потоком с правдивой и выразительной декламацией, живыми оркестровыми красками и богатой полифонической формой. Это подлинно гимнический стиль, лапидарный, великолепный, мысли мужественные, героические, палитра достойна мастера нового времени».
Исполнение «Гимна» принесло Дворжаку настоящую славу. Карел Бендль, руководивший тогда «Глаголом Пражским», постарался для друга. Под его управлением три сотни голосов знаменитого мужского хора и объединенный оркестр чешской и немецкой оперы прозвучали так, что в большом зале Новоместского театра, где проходил концерт, не осталось ни одного равнодушного. «Гимн» затмил все исполнявшиеся в тот вечер произведения, в том числе и самого Бендля. Прохазка торжествовал.
Шесть песен на тексты Краледворской рукописи, написанные вслед за «Гимном», были встречены с таким же восторгом. В те годы еще только немногие ученые филологи высказывали сомнения в подлинности Краледворской рукописи. Основная же масса чешских патриотов искренне верила в то, что узенькие полоски пергамента, якобы найденные в 1818 году Вацлавом Ганкой в церковной башне небольшого городка Двур Кралов и содержащие тексты героико-эпических и лирических песен, действительно старинная рукопись. Их стараниями рукопись была переведена почти на все европейские языки и получила широчайшую известность. Поэтично поданные картины чешской старины укрепляли веру чехов в древность культуры своего народа. А разве народ, способный уже в давние времена создавать такие великолепные произведения искусства, не заслуживал того, чтобы и дальше свободно и независимо развивать свою самобытную культуру? Вацлав Ганка, отлично знавший историю своей страны, совершая мистификацию (подложность Краледворской рукописи была доказана в конце того же XIX века), именно и стремился к тому, чтобы строки, как бы пришедшие из глубины веков, заставляли чехов гордиться своими предками, их героизмом, красотой и благородством чувств. В период расцвета будительского движения такие стремления руководили многими.