Сочиняя эту седьмую по счету, так называемую «большую» ре-минорную симфонию (в отличие от ре-минорной симфонии, сочиненной в 1874 году), op. 70, изданную потом у Зимрока под номером вторым, Дворжак, как всегда за работой, чувствовал себя счастливым и радостным. Отмечая свое приподнятое состояние, он заверял Гёбла, что это потому, что лозунг его всегда был и останется: «Бог, Любовь, Родина!».
Как только были расписаны голоса симфонии, Дворжак с грузом нот отправился в Англию, пригласив с собой в эту поездку Вацлава Зубатого, теперь уже доктора философии и профессора Карлова университета, однако по-прежнему старательно делавшего клавирные переложения его новых произведений.
До намеченного в Лондоне концерта оставалось еще много времени, и друзья задержались в Брюсселе, чтобы осмотреть собрание голландской живописи. Потом в Лондоне они много часов проводили в Национальной картинной галерее. Дворжак с интересом погружался в мир мало ему знакомого искусства, но и к живописи он подходил с привычными для него музыкальными критериями. Задержавшись у «Мадонны» Рафаэля он как-то сказал Зубатому:
— Видите, это — Моцарт. Человеческая фигура, складки платья, пейзаж за троном — все красиво и удивительно скомпоновано. А в Брюсселе, та огромная картина Брейгеля, перед которой человек чувствует себя маленьким и ничтожным, — это Бетховен.
Жил Дворжак, конечно, опять у Литлтона. Старый издатель, в типографии которого уже гравировалась баллада «Свадебные рубашки», и его сын Альфред и не мыслили себе иного и просили Дворжака и впредь рассматривать их дом как свой. Они были очень предупредительны. В свободное от репетиций и выступления время, а такого на этот раз у Дворжака было много, так как на протяжении месяца он должен был дать только три концерта, Литлтоны старались развлекать своего гостя. Они устраивали для него экскурсии в старинные дворцы и аббатства, зная его страсть к птицам, возили в зоологический парк; а потом — парадные обеды в ресторанах или приемы на вилле в Сиденхэйм. Дворжак наслаждался роскошью, дружеским вниманием и неизменным успехом, сопровождавшим все его появления на эстраде.
22 апреля 1885 года в Сент-Джеймс-холле впервые прозвучала ре-минорная симфония. «Англичане и на этот раз встретили меня так же сердечно и пышно, как и ранее, — писал Дворжак. — Симфония понравилась чрезвычайно, и я думаю, что во время последующих исполнений будет нравиться все больше и больше». В программе второго выступления Дворжака был фортепианный концерт, а в третьем — «Гимн» («Наследники Белой горы»), срочно напечатанный Литлтоном и принятый англичанами, пожалуй, даже лучше, чем симфония.
Спустя четыре месяца Дворжак снова стоял за дирижерским пультом перед англичанами. Это было в Бирмингеме. Оркестр и хор в пятьсот голосов исполнили его сказочно-романтическую балладу «Невеста призрака» («Свадебные рубашки»). Для фестиваля в Лидсе Дворжак решил написать новое произведение.
Многократные и длительные поездки Дворжака в Англию и вести о том, что он разрешил там напечатать «Гимн», фортепианные пьесы и балладу «Свадебные рубашки», очень взволновали Зимрока. Он считал композитора как бы своей собственностью. Заставив его несколько лет назад подписать соглашение о праве первого издания, он постоянно выражал неудовольствие тем, что Дворжак сочиняет преимущественно крупные симфонические, вокальные и инструментальные произведения, настойчиво требовал фортепианных пьес, танцев, песен, скупился на гонорар, полагая, что он хозяин положения. Но Дворжак был совсем не тот человек; которого мог провести хитрый коммерсант.
Получив еще в Англии от Зймрока разгневанное письмо, он постарался его умилостивить, пообещав не откладывая приступить к работе над вторым циклом «Славянских танцев». А так как эти танцы станут, бесспорно, золотой жилой для издательства, гонорар за ре-минорную симфонию, которую он все-таки не оставил Литлтону, а привез Зимроку, следует удвоить. То есть вместо трех тысяч марок он требовал шесть. Зимрок сдался, обрадованный обещанием композитора сочинить новые «Славянские танцы». Но ему еще долго пришлось ожидать эти пьесы. Увлеченный сочинением новой оратории (ведь фестиваль приближался), Дворжак откладывал исполнение своего обещания. На упреки Зимрока он сердито замечал, что тот, вероятно, представляет себе процесс сочинения слишком легким, а он без вдохновения писать не может. Когда же через год безутешный Зимрок, узнав о том, что Дворжак продал Литлтону только что законченную свою ораторию «Св. Людмила», опять напомнил композитору об их соглашении, Дворжак проявил забывчивость. «Даю Вам честное слово, — написал он Зимроку, — я не сделал бы этого, если бы мог вспомнить о подобном письменном соглашении, но я, ей-богу, не помню ничего похожего». Он не хотел порывать с Зимроком, но не намерен был и упускать двадцать тысяч, которые ему предложил Литлтон за ораторию.