Они — интеллектуалы, литераторы, снобы, утонченные стилисты, для которых Стиль — воздух, которым они дышат. Мы не знаем, как Гауди относился к словам, но все в его работе кричит о полнейшем безразличии к стилю — стиль для него звук пустой. В этом целая пропасть, отодвигающая Гауди от всех его современников: от Виолле-ле-Дюка, со «Словарем» которого каталонец, кажется, не расставался; от Земпера с его поисками… Более того, похоже, что для Гауди и «вкус» — тоже пустое сотрясение воздуха. У него нет не то что бы рафинированного вкуса, без которого «ар нуво» не существует, у него вообще нет вкуса: по крайней мере, современному глазу варваризмы стилистических коллажей мастера во всех его работах кажутся вопиющими. Итак, стиля нет, вкуса нет. Что же есть?
В одном из своих афоризмов Георг Лихтенберг лет за 100 до рождения Гауди отчеканил: «И впрямь не знаю, чего хочет этот человек. Уперся в том, что определенные слова имеют определенные значения, приписанные им навсегда. Но кто ж может мне запретить тут взять слово, там значение и связать их друг с другом?». Пожалуй, слова Лихтенберга на редкость точно характеризуют то, что можно было бы назвать «эклектичностью» Гауди, не будь это слово в отношении к нему совершенно бессмысленным.
Если творческую деятельность вообразить себе как реку, то культура будет играть роль ее берегов. Они связаны, конечно, они взаимообусловлены, но во́ды течения и грунт берегов, вместе образуя реку, сохраняют то, что древние называли «са́мостью». Работа гения — водоворот в непрерывной эволюции творчества: относительно спокойное, нарушаемое лишь локальными всплесками течение, которое в физике называется ламинарным, вдруг вскипает турбулентностями, закручивается вихрем. Антонио Гауди — такой вихрь. С ним, как со всяким явлением природы, надлежит считаться.
Гауди — явление природы в большей степени, чем явление культуры: с точки зрения его века он «акультурен», и уж, конечно же, он «акультурен» относительно архитектурных норм своего времени. Он почти никуда не ездит, он отказывается за недосугом от поездки в тогдашнюю художественную Мекку — Париж. Он (судя по некоторым свидетельствам) читает и перечитывает несколько книг, из которых главные — «Словарь» Виолле-ле-Дюка и комментарии к «Новому завету». Где источник почти пугающей изобретательности архитектора? Его Каталония. Вне Каталонии Антонио Гауди невозможен, немыслим. Темперамент Каталонии, насыщенный реликтами древних этносов; ее обыденная культура, в которой переплелись наследие Карфагена и Рима, Византии и норманнов, сарацин и галлов; ее природа, в которой африканского больше, чем европейского, — все это в столкновении с реальностью «железного» (А. Блок) XIX века — кровь и плоть творчества Гауди. Он народен не в том экзальтированном смысле, каким отмечена была «ропетовщина» по всей Европе — мозговой национал-романтизм, а в самом натуральном.
И в Гауди, и в его помощниках, и даже в его заказчиках — барселонских буржуа — гораздо больше каталонского крестьянина, чем могло показаться посетителям Всемирной выставки 1888 г. В этом, наверное, половина секрета: Антонио Гауди, в противоположность своим северным современникам, себя не осознает, собой не слишком занят, к себе безразличен. Он глубоко архаичен на самом деле, и гибель архива, сделавшая архитектора скорее легендой, чем живым человеком, в чем-то соответствует эпическому характеру Гауди как явления. Вторая половина секрета — мощь личности. Каталония за короткий промежуток времени «выбросила» в европейскую культуру Хуана Гриса, Пабло Пикассо, Сальвадора Дали, Хуана Миро, Бунуэля. Они ушли из Каталонии, Гауди в ней остался.
Поэтому-то, наверное, невозможно найти для Антонио Гауди живой аналог в центрах тогдашней западной культуры. Зато со всеми оговорками, разумеется, такой аналог можно отыскать там, где культурные катаклизмы грозили уже принять совершенно эпический характер — в Мексике, в России. И в самом деле, поколением позже мы наталкиваемся на имена людей, чем-то близких замечательному каталонцу: Давид Альваро Сикейрос — на одном краю Ойкумены «европейской» культуры, Велемир Хлебников — на другом.
«Священное косноязычие» формального языка Гауди, в силу позитивного свойства настоящей, не бумажной, архитектуры, не становилось препятствием ясности высказываний в пространстве, конструкциях, утилитарной функции сооружений. Было бы глубоко неверно применять к творчеству мастера слово «иррациональность». Все его работы насквозь рационалистичны, только их рационализм иной, чем тот, что составил основу архитектуры у раннего Ле Корбюзье, Ф. Л. Райта, Миса ван дер Роэ и тем более В. Гропиуса. Если оставить в стороне «бумажную» архитектуру с ее неоспоримыми ценностями, то соборной мощи лидеров западного зодчества XX в. противостоит персональная мощь Антонио Гауди. Противостоит и выдерживает натиск.