Она ушам своим не поверила. Внутри аж все подпрыгнуло от радости. Мгновение, и в дверном проеме показалась долговязая фигура дядьки Кольки и бледненькая мордашка его жены, которую он иногда называет Галкой, а иногда почему-то Сергевной. «Ну чо сидишь, как не родная, не узнала? – спросил он, и пока, опрокидывая на своем пути стулья и игрушки, Антошка вихрем неслась, чтобы обнять, прижаться щекой к рыжей щетине, запрыгать вокруг на одной ножке, солидным баском сообщил: «Мы тут это, навестить. Племянница она нам, поэл. Можно забрать?» «Берите, нам вашего добра не надо, – опуская на колени вязанье, засветилась глазами поверх очков Нина Никитична, – только на концерт не опаздывайте, а то у нас с этим строго». И вот, стараясь попадать в ногу, Антошка бежит рядом с дядькой по коридору, а еле поспевающая за ними Сергевна тащит многообещающе тяжелую авоську со вкуснятиной. На крыльце Антошка вспомнила свернувшуюся комочком на ковре перемазанную соплями Моисеенко и решила, что раз уж она осталась одна неохваченная, то вечером обязательно получит от нее пять леденцов, три ириски и пирожок с черникой.
Дядя Коля – младший мамин брат, и Антошка всегда относилась к нему чуть снисходительно, еще бы, ведь он на целых семь лет был младше мамы. Та уже в первый класс ходила, когда он еще только родился. Мама любит его, но считает, что он «бедовый, безалаберный и что жизнь научит его свободу любить», а когда, поскандалив с тещей, он приходит в гости с вещами, мрачно ставит перед ним на стол тарелку щей, а когда та пустеет, отворяет дверь в коридор и говорит: «Вот те бог, а вот – порог». Но все равно дядька частенько ночует у них на раскладушке и страшно, как лев, храпит.
У дяди Коли привычка насвистывать мелодию из «Серенады Солнечной долины», которую он раз сто, наверное, смотрел совершенно бесплатно, потому что в детстве был доходягой и пролезал через дырку в заборе, за которым крутили кино. Кроме того, он то и дело вставляет никому не нужное слово «поэл», и мама говорит, что это у него слово-паразит. Несколько лет назад он завербовался в Сибирь, но через полгода вернулся и в праздники, когда они с Сергевной приходят в гости, чтобы съесть у них все шоколадные конфеты, любит порассуждать о том, какие в Сибири, не то что здесь, люди были хорошие, да похвастаться, как они «отлично, поэл» в тайге жили, кедровые орешки пощелкивали, жаль, проклятая болячка подкузьмила. Во время войны, когда дяде Коле было примерно столько же лет, сколько сейчас Антошке, от голода он уснул зимой в сквере, притулившись к гранитному цоколю памятника Сталину. Его спасли, но все ж с тех пор кости у него болят от ревматизма, так что порой он в крик кричит и, несмотря на молодость, сидит на третьей группе инвалидности и работает на легкой работе сантехником в Доме культуры.
До сегодняшнего дня Антошка дядьку не одобряла за то, что при посторонних он любил вспоминать, как однажды, когда ей было всего три года, она подошла со спущенными трусами и попросила проверить, нет ли у нее в попе «гомна», или в другой раз на вопрос, в какую группу ходит, гордо ответила: «В мышеловую». Кроме того, по дядькиной просьбе она частенько исполняла песню: «Крепизьдиолог, крепизьдиолог – ты ветру и солнцу брат», и все почему-то смеялись. Много у нее на дядьку обид накопилось, но сегодня она все ему простила.
Он позволил купаться сколько влезет, так что долго потом она стучала зубами на одеяле; а когда играли в дурака, и один раз ей удалось выиграть, с уважением сказал: «Далеко пойдешь».
А еще они пекли в костре черный хлеб на палочках, и дядька называл его «пищей богов», а потом чуть не опоздали на концерт и всю дорогу бежали, но все обошлось, и вместе с группой Антошка плясала украинский танец, пела песню про Ленина и играла на металлофоне, а дядя громче всех хлопал и с гордостью оглядывался на окружающих, приговаривая: «Во наяривает, поэл, всем племянницам племянница».
День посещения оказался не таким уж длинным, но от счастья Антошка устала и, когда дядька с Сергевной уехали, не заплакала, как многие, а просто пошла спокойно в кровать и уснула.