Мы шли по тропинке, протоптанной детсадовскими группами. Ржаное поле напоминало заштрихованный простым карандашом тетрадный разворот, по краям обрызганный чернильными капельками васильков. За ним светился березовый лесок с поляной, на которую нас каждый день водили, а за леском погромыхивало трехтонками шоссе с автобусной остановкой. Чтобы не отстать от мамы, я шагала гигантскими шагами, но она, мысленно уткнувшись в свои обиды, казалось, совсем про меня забыла.
Было душно. Голубизна в небе едва угадывалась, как синька в забытой на веревке, одеревеневшей от жары наволочке. В липком воздухе чувствовалась гроза. Он гудел, как во время войны. В сухих корнях стрекотали дивизии кузнечиков, над отяжелевшими колосьями, будто вражеские истребители, носились стрекозы, грозно гудели спрятавшиеся в засаде шмели; мошки тучами вились над головой, но страшнее всего были черные чугунно-литые, как пули, слепни. Один впился мне в ногу, но, стиснув зубы, я даже не пикнула, чтобы мама не сказала: «Раз ты такая плакса, то и оставайся здесь еще на две недели». Я послюнила палец, смазала ранку и пошла дальше. Мама так ничего и не заметила. Лишь на остановке она будто вдруг проснулась и спросила: «Ты чего это такая невеселая? Жалко уезжать?» На такой глупый вопрос я даже отвечать не стала, только изо всех сил помотала головой, а она, привычным жестом потрогав мой лоб – не горячий ли, с шутливой угрозой сказала: «Заболеешь – убью».
До города надо было еще долго трястись в туго набитом рейсовом автобусе. Я знала, что от запаха бензина или оттого, что, как сказал доктор, у меня «слабый вестибулярный аппарат», меня скоро затошнит и, может быть, даже вырвет, но все равно была счастлива. Я стояла уткнувшись носом в мамин живот, а она, как зоркий сокол, смотрела по сторонам, пытаясь угадать, кто из пассажиров действительно собирается на следующей остановке выходить, а кто просто на нервной почве ощупывает свои авоськи. Перед самой остановкой мама наклонилась и шепнула мне на ухо: «Там тетки на переднем сиденье выходить собираются. Пробирайся к ним и занимай места».
Этому номеру позавидовал бы любой партизан. Юрко проползти в ногах у ни о чем не подозревающих врагов и, как только тетки приподнимут свои ситцевые зады, рыбкой нырнуть на их места – это уметь надо. Маме оставалось лишь протиснуться с чемоданом через толпу, скороговоркой повторяя «пропустите, пожалуйста, к ребенку». Но не успели мы насладиться результатами блестяще проведенной операции, как автобус с разбегу угодил в ливень. Форточка была открыта, и на меня в одну секунду вылилось чуть ли не ведро воды. Испугавшись, что я простужусь, мама вскочила, попыталась форточку закрыть, но та заупрямилась, и пришлось маме, пересев на мое место, раскрыть зонтик и, не обращая внимания на насмешки, ехать под ним до тех пор, пока автобус не выехал из дождевого фронта.
А как только он выехал, в глаза нам ударило солнце, небо прояснилось, будто на переводной картинке, а обычно скучные поселки заулыбались, как умытые старушки, приодевшиеся к празднику. Совхозные девчата, с хохотом высыпавшиеся из автобуса, будто из переполненной авоськи, при виде разлившегося на всю дорогу мутного моря в нерешительности остановились, лишь одна, самая разудалая, сняв босоножки, с равнодушным лицом пошла напрямик, загребая теплую, в бензиновых разводах, воду.
Вновь допущенная к окну, я прилипла к стеклу и с удовольствием смотрела на дымящийся асфальт, на почтальоншу, ведущую за рога велосипед по опрокинувшемуся небу, на сверкающие бриллиантовыми булавками сосны, на мордатые подсолнухи, на кур, купающихся в луже рядом с желтой бочкой с надписью КВАС, на продавщицу, похожую на скомканный целлофановый пакет, сиротливо сидящую на табуретке в ожидании ну хоть кого-нибудь, на дядьку, вдруг припрыгавшего к ней по лужам.
Продавщица на радостях напузырила ему огромную кружку, и он прильнул к ней с такой торопливой радостью, что у меня слюнки потекли. Однако о том, чтобы выйти из автобуса и тоже выпить кваску, речи быть не могло. Мама сама жила по принципу «Не плачь, не надейся, не проси» и меня приучила. Вы спросите: «А при чем же здесь подвиг?» И я вам отвечу – дядька, который квас пил, был водителем нашего автобуса. Его, видно, давно мучила жажда, а тут такая удача – квас, да еще без очереди. Он остановился на минуточку, кинулся к бочке, а автобус без него пополз под уклон. Сама-то я, конечно, этого не заметила. А вот мама всегда все замечала. Она крикнула в форточку: «Эй, товарищ, мы сейчас без вас уедем». Водитель оглянулся, сунул недопитую кружку в руки продавщице и побежал наперерез автобусу, но было уже поздно.