— Ты прямо как на политзанятиях! Да и не о платье я говорю! Совсем не о платье!.. Ах, все не о том, не о том… — В глазах ее опять стояли бессильные слезы, — Велика радость — какое-то платье… Но я — женщина! Женщина, и мне нужно что-то такое, я и сама не могу сказать что, но такое, чтобы я не забывала, что я женщина, и ты не забывал… — Она закрыла лицо ладонями. — Господи, какую пошлятину я несу, но это — так, так… Нет, ты не знаешь — где тебе! — как это гадко, как унизительно бегать по всей Москве за какими-нибудь жалкими босоножками или лифчиком, звонить спекулянтам, умолять их, лебезить, говорить им «вы», а они тебе «ты», и еще радоваться, если они перепродадут тебе какое-нибудь старье ношеное-переношеное, и никакими химчистками не вытравить из него чужого запаха… Или то, что я за сапоги плачу месячную свою зарплату, а за пальто — все мои деньги за три месяца вперед… Или что экономлю на мелочах и скрываю от тебя, обманываю, говорю — отдала десятку, а отдала тридцать: говорю — тридцать, а отдаю сотню… Ты знаешь, как это противно?!
— Я понимаю… — начал было он, но она опять не дала ему договорить:
— Не понимаешь, нет! Для этого надо быть женщиной!.. — Потом опустила глаза в тарелку, вздохнула глубоко, словно от чего-то на век отказываясь. — С этим ничего не поделаешь, я знаю, ничего не изменить… — Подняла на него глаза и сказала вдруг так, будто решалась на неслыханную смелость, от которой у нее самой перехватывает дух: — Я хочу такое платье! Я ужасно хочу это платье, слышишь?! Можешь смеяться, презирать меня, но я хочу! — и так же неожиданно рассмеялась, напряжение спало, будто его и не было секунду назад. Она умела вот так, безо всяких, казалось бы, усилий отходить, на все махнуть рукой. — Вот за это и выпьем!
— За что — за это? — он поднял стакан с вином, глядя на нее и не понимая.
— За то, чтобы оно у меня было, это чертово платье! — чокнулась она с ним. — И оно у меня будет! — Переполошилась, кинулась к плите: — Цыпленок! Он же давно сгорел!..
Но наутро, проснувшись, Бенедиктов увидел, что она лежит рядом и внимательно изучает все ту же фотографию со своим парижским двойником в платье от Диора.
Бенедиктов вскоре напрочь забыл это все, Майя тоже ни разу ни о чем не вспоминала, а месяца через три, в декабре, он поехал с Сидоркиным и Синицыным в Париж, — речь шла о предполагаемой совместной постановке, но из этой затеи, как и следовало ожидать, ничего не получилось, французы требовали для себя полной свободы рук. В последний день, накануне возвращения домой, в номер Бенедиктова позвонил снизу, из вестибюля гостиницы, Корреспондент парижского отделения американской телевизионной компании NBC, представился Жоржем Демари и попросил его ответить на несколько вопросов о советском кинематографе. Он застал Бенедиктова одного случайно — Сидоркин с Синицыным поехали с прощальным визитом к несостоявшимся французским партнерам. Демарн неоднократно бывал в Москве, вполне сносно говорил по-русски, на интервью ушло едва ли больше получаса. Бенедиктов располагал своим временем до самого ужина и решил напоследок прогуляться по Парижу, Демари вызвался его проводить.
Был канун рождества, на Елисейских полях, на бульварах развешивали рождественские лампионы, шары, звезды, гирлянды, в Люксембургском саду устанавливали огромную, пахнущую свежей хвоей елку: вокруг нее толпились в радостном предвкушении праздника и каникул аккуратные дети в сопровождении еще более аккуратных и тоже радостно-возбужденных бабушек с предпраздничными (покупками.
Они шли не торопясь под аркадами Лувра, где в густой тени каменных сводов прячутся мелкие магазинчики, Жорж с чисто американской непосредственностью перешел с Бенедиктовым на «ты», не без знания предмета толковал о кино, о музыке, о Париже, о том о сем. Опускался пепельный, прозрачный зимний вечер, зажглись огни в витринах. Перед одной из них Бенедиктов остановился как вкопанный — за зеркальным стеклом, в самом центре витрины, словно бы само собой парило в воздухе то самое зеленое платье из модного журнала.
— Надо же!.. — не удержался он.
— Ты о чем? — не понял его Демари.
Бенедиктов не знал, как ему объяснить.
— У меня, знаешь ли, жена ужасно красивая… То ли совпадение, то ли случай… Но ей очень хотелось, чтобы я привез ей именно такое платье, ей вообще идет все зеленое…
— Скоро рождество, — кивнул Демари на витрину, — купи.
Бенедиктов только усмехнулся, пожал плечами, двинулся дальше.
Демари все понял, предложил как нечто само собой разумеющееся: