— Но вы и не ответили отказом, — с обезоруживающей улыбкой заметил Ваня. — Чего нам от вас надо?.. Я уже сказал — всего лишь вашего согласия на печатание мемуаров вашей матушки, ничего более. Лучше бы, разумеется, в письменном виде, так было бы вернее и для нас, в для вас, но, учитывая ваши местные обстоятельства, издательство готово целиком положиться, Юрий Павлович, на ваше устное заверение.
— Зачем вам это надо? Вы же только что сказали, что и без моего согласия могли бы опубликовать «журнал» матери? Зачем же?
— Единственно затем, — пояснил Ваня, — что мы должны быть уверены, что после выхода книги вы не опротестуете этот акт в вашей печати. — И тут же уточнил, словно извиняясь за невольную бестактность: — Я имею в виду — в советской печати. К тому же есть еще одна сторона, немаловажная и, полагаю, не вовсе вам безразличная, Юрий Павлович. Ваше согласие, письменное ли, устное, автоматически закрепляет за вами абсолютные права, как юридического наследника покойной Серафимы Марковны, на получение гонорара как за самое издание, так и за все последующие переводы на прочие языки…
Бенедиктов решительно пресек его:
— Мать никогда не задумывалась над этой, как вы изволили выразиться, стороной. А теперь, после ее смерти, самый этот разговор, извините, бессмыслен. Я не желаю об этом говорить.
— А — о сути дела?.. — спросил настойчиво Егорофф и, не дав ему ответить, перевел разговор на другое: — Кстати говоря, не в одном только гонораре сложность. И, увы, тут мы бессильны — это решительное требование некоторых кругов у вас на родине…
— Каких еще кругов? — вспылил Бенедиктов, но сдержался, спросил спокойнее: — Я не понимаю, о чем и о ком вы говорите?..
— Так вот, здесь, в Москве, я столкнулся с категорическим требованием некоторых кругов изъять из рукописи те пассажи, — он так и сказал: не «места» или «фрагменты», а именно «пассажи», — где автор не слишком, скажем так, почтительно пишет о священнослужителях, церкви и вообще о Господе Боге. Они считают, что этого не следует печатать ни при каких обстоятельствах.
— Она не верила в бога, да, — подтвердил Бенедиктов. — Но это дело ее собственной совести.
— Тем не менее автор выдает с головой свой атеизм, а, как считают эти круги, при нынешних обстоятельствах…
— Автор давно умер, — оборвал его Бенедиктов, — Она умерла, как и жила, атеисткой. У нее была своя вера, но вам этого не понять, — И невольно прибавил с неожиданной печалью: — Может быть, как и мне.
— Как и те пассажи, — не услыхал его возражений Егорофф, — где речь идет о ее вере в то, что марксизм — пусть и без крайностей и ошибок «культа личности», я цитирую самого автора, — единственное учение, которому принадлежит будущее. Это, на взгляд тех же кругов, о которых я говорю, роковое заблуждение, пусть у данного автора и вполне, не сомневаюсь, искреннее…
— Она верила в это всю свою жизнь, — не дал ему договорить Бенедиктов. — И именно эта ее вера, или, на ваш взгляд, заблуждение, и побудила ее написать то, что она написала. В этом весь смысл ее книги.
— А может быть, и трагедия ее жизни?.. — не то опечалился, не то возразил Бенедиктову Егорофф. — Я уже сказал, это мнение и требование не издательства, которое я представляю, а определенных кругов, стоящих вне моей компетенции, но с которыми мы тоже не считаться не можем.
— Да кто они такие, эти ваши круги, черт побери? — взорвался-таки Бенедиктов. — Какое мне дело до них?!
— Кстати, я хотел бы воспользоваться случаем и высказать мое о них впечатление, может быть и беглое, ошибочное, однако же… А заодно узнать и ваше мнение… — То, чем он хотел поделиться с Бенедиктовым, видно, и на самом деле живо занимало его и было почему-то очень важно. — Те лица, с которыми мне довелось познакомиться тут, у вас, произвели на меня, за редким исключением, впечатление, как бы вам сказать… Простите, но мне нелегко подобрать выражение, особенно по-русски… но они мне показались личностями эйфорическими… Да, именно так — эйфорическими, так они, извините, пуритански нетерпимы… Вы этого не находите?.. Если я говорю что-нибудь не так, вы должны меня простить, может быть, я их мало узнал или совсем не понял… И вообще все это напоминает мне… Знаете, у нас на Западе есть такие маленькие театрики, некоммерческие, почти любительские, билеты на их спектакли не продаются в кассе, а раздаются только друзьям и знакомым… Так вот — только поймите меня правильно! — мне кажется, что авторы и герои спектакля, о котором я говорю, в глубине души более всего опасаются как раз того, что в зал придет не заранее приглашенная и благожелательная публика, а, как у нас, в Европе, говорится, человек с улицы, толпа. Я понятно говорю?.. И что этого человека с улицы они опасаются даже больше, чем ваших властей предержащих. Нет?.. Вы не согласны со мною?.. — и настойчиво заглянул ему в глаза.