Наверное, если бы стол на балконе не был так задвинут, Гришина мама свалилась бы на пол от удивления, но тут даже покачнуться было некуда. У прокурорши только голос пресекся, когда она прошептала:
– А ты откуда же ее знаешь?
– Я с нею знаком, – выдал свой секрет Гриша.
Г-жа Кравченко перевела глаза на мужа, тот – на нее.
– Я тебе говорила…
– Это скорее я говорил…
– Нет, это я говорила.
Гриша снова прервал своих родителей:
– Если тебе, мама, так не хочется, чтобы Залесская к нам приходила, я могу сходить и сказать ей потихоньку об этом, – она и не придет…
– Сейчас же вон из-за стола! – закричала мама, но прокурор остановил ее.
– Постой. Это не лишено остроумия. Раз Гриша, как он сам говорит, знаком с этой дамой, ему терять больше нечего. Пускай поговорит. А в случае обиды можно всегда сослаться на то, что словам ребенка нельзя придавать значения.
– Я не могу опомниться! Какой позор! И это называется женщина, фу!
– Это, конечно, ужасно, но пускай Гриша сходит, – ему теперь терять нечего.
Прокурорша печально посмотрела на сына и подтвердила:
– Да, ему теперь терять нечего, – пусть поговорит.
Гриша долго ходил около Сусловского забора, ожидая, чтобы все враги вышли на теннисную площадку и дали таким образом ему возможность незаметно, без насмешек и драки, проникнуть в дом.
На балконе была только прислуга, убиравшая со стола. Некоторое время она продолжала стряхивать крошки, нс обращая внимания на пришедшего. Наконец спросила, опершись на щетку:
– Вам чего? Вы с запиской от мамаши?
– Нет, я сам.
Горничная успокоилась и начала мести. Гриша стоял, не выпуская из рук фуражки, и осматривал вражеский стан. Впрочем, он почему-то не думал о том, что вот этот балкон, стол, занавески, тарелки со следами сладкого пирога с малиной, – принадлежат немцам. Всё было странно, как во всяком чужом месте, но нисколько не неприятно.
– Вчера за водой ходила, целый десяток груздей нашла, – заметила вдруг горничная, очевидно, чтобы занять посетителя.
– А мама уже варенье сварила.
– Почем Матвей-то вам носит? Он всегда дорожится не в свою голову.
– Я не знаю. Зато у него ягоды крупнее.
– Рассказывайте! Будут на судейские дачи хорошие ягоды носить!
– Конечно. Наша дача ближе к дороге, к нам первым и приносят, а вам одна дрянь остается. Горничная даже остановилась мести и с искренним сожалением воскликнула:
– Рассчитал! Так ведь к вам Матвей носит, а к нам Сергей. Сергей-то мимо вас идет, даже не глядит. Хоть озолотите его, не продаст.
– Отчего же не продаст?
– Вот ты и подумай, отчего. Значит, хороши господа, что даже ягодник гнушается!
Грише хотелось еще что-то сказать, но на балкон влетела Фря с ракеткой в руках. Влетев, она остановилась и, заметив Гришу, обратилась к нему с холодной учтивостью:
– Чего тебе нужно, дурак?
– Сама дура! Я с тобой и разговаривать-то не хочу.
– Зачем же ты пришел?
– Я пришел в гости.
– В гости? – воскликнула Фря, поднимая ракетку.
– Не к тебе вовсе; я пришел к Зое Петровне.
«Он совсем с ума сошел!», решила девочка, но тем не менее крикнула внутрь дома смеющимся голосом, будто сообщая что-то невероятно смешное:
– Зоя Петровна, к вам пришли!
– Ко мне? Кто же, Евгений Павлович?
– Нет, не он. Выйдите, вы сами увидите.
– Что за таинственность! – раздалось из комнат, и Залесская показалась на пороге. Девочка и прислуга остались на балконе в качестве зрительниц. Фредсгонда хотела было сбегать за братьями и сестрами, но, очевидно, боялась пропустить хотя бы малейшее слово из встречи Гриши с Зоей Петровной, – и любопытство одолело великодушие.
Залесская сейчас же узнала маленького Кравченка.
– Ах, вот кто меня ждет! Ну, спасибо, что не забыл. Маша, дайте чая и варенья!
Гриша не знал, куда девать глаза и руки. Зоя Петровна была не так разговорчива, как тот раз. Очевидно, она делалась добрее только после того, как ее обольют, но чем же ее облить теперь? Фредегонде, по-видимому, надоело ждать: с гостем обращались, как с гостем, – ничего особенного, – и она выскочила обратно на двор, где вдали раздавались немецкие крики и смех.
Оглядевшись, Гриша встал и шаркнул ножкой.
– Ты что: уходишь или благодаришь за чай?
– Не то и не другое, а я вам хочу сказать секрет.
– Какое страшное вступление! Ну говори.
– Вы собираетесь к нам придти?
– Не знаю. Может быть, и приду. В чём дело?
– Вы лучше не приходите.
– Вот это называется быть любезным? Отчего же мне к вам не приходить?
– Так, не приходите. Мама сердится, зачем вы гуляете и катаетесь с Евгением Павловичем.