– Не плачь, Петенька, папа тебя не тронет! Петя вдруг сквозь рёв заговорил:
– Никогда больше не буду… но только… зачем ты выбросишь и плясуна?.. и за волосы!
– Что он говорит?
– Не всё ли вам равно, что говорит мой ребёнок?
– Но он – и мой вместе с тем, надеюсь!
– Петя останется с мамой!
Тупина протянула руку к Петиной голове, тот, думая, что мама опять хочет его дёргать за волосы, совсем залился слезами, но мама обняла его и как-то ловко душистой ладонью закрыла ему рот, чтобы он не плакал, а может быть, чтоб и не говорил. Тупик продолжал:
– Ты говоришь «минута забвения», но теперь она прошла, – зачем же ты уезжаешь?
– Потому что я не могу оставаться с человеком, который мне говорит «вон!»
– Когда же это было?
– Сегодня, час тому назад.
– Простите. Если это так, то это тоже была минута забвения!
– Я пришла сюда не для того, чтобы слушать, как вы повторяете мне мои же слова!
– Я этого и не желаю делать!
Мама как-то выдвинула сына вперёд и заговорила обиженно:
– Хоть бы пожалели и постыдились бедного ребёнка!
– Да я тебя хочу просить о том же самом!
Тулина только пожала плечами и на всякий случай дёрнула Петю за волосы. Муж начал спокойнее:
– Сядьте на минуту. Я понимаю… со всяким может случиться, но во всяком случае…
– Этого не было!
– … Во всяком случае это – страсть, увлечение, а не любовь. Страсть неожиданно приходит, но она и быстро проходит. Зачем же ломать всю жизнь, нашу и Петину? Подождём… проверь себя и, главное, успокойся. Я тебе не буду ни о чём напоминать, но и ты забудь мои необдуманные слова!
Как только заговорили о Пете, так про него самого и позабыли. Мама села, и он сел на кожаный диван и скоро заснул.
Когда он проснулся, мама стояла перед диваном на коленях и тихо смеялась, глядя на спящего сына. Тупин стоял рядом и улыбался. Никто не кричал, Петю не дёргали за волосы, но на всякий случай он прошептал:
– Мама, я больше никогда не буду…
– Мы все больше никогда не будем!
– А плясун?
– Плясун у нас останется!
Мама вдруг сделалась страшной плутовкой, когда это говорила, но милой плутовкой. Она, наверное, хорошо играет в прятки!
Тупина взяла Петю на руки и обратилась к мужу:
– А поехали бы вместе в театр, ничего бы и не произошло.
– Да я не очень люблю смотреть драмы.
– Лучше смотреть их в театре, чем дома устраивать.
Муж в ответ только поцеловал жену.
Мама сама принесла Петю в детскую, где нянька храпела, и лампадка коптила вовсю. Петя первым делом посмотрел, цел ли его плясун, но тот спокойно спал на окошке, рядом с коровой и трубой.
Уже после того, как мама перекрестила мальчика, тот вдруг спросил:
– Мама, ты любишь играть в прятки?
– Что, милый, ты говоришь?
– Ты с дядей Вовой в прятки играла, да?
Тупина вдруг рассмеялась, стала на минутку плутовкой, потом нахмурилась и ответила серьёзно:
– Ты, пожалуйста, не говори больше про дядю Вову. Он не придёт к нам.
– Отчего? ты его выбросила, как плясуна?
– Вот, вот!
Мальчик подумал и потом, нагнув мать к своему лицу, прошептал:
– Мама, если тебе будет скучно, ты можешь играть с моим плясуном… Он ещё лучше дяди Вовы: в красной рубашке и пищит, когда его тиснешь!
Аврорин бисер
Муар под лампой горел китайской розой, он был уж так розов, так розов, что, казалось, еще минута, и по комнате разольется вялый и сладкий запах. Дальше розы чехла смягчались золотистым газом, словно закатный шафран тронул алую щеку. Ниже, к краю платья, розовое неистовство слабело, меркло и словно стекало неровно бисерными кружевами, розово-золотыми, где, казалось, медлило и застыло коралловое мерцанье, как последний взгляд зимней зари гаснет на звездах инея.
Собственно говоря, и костюм-то Авроры затеян был Катериной Петровной Быковой только ради старинных бисерных кружев, оставшихся еще после бабушки. Она ждала этого маскарада, этого вечера, в который многое должно было решиться.
Вероятно, не только бабушка, но и мать Катерины Петровны любила подолгу смотреть на розовый бисер, особенно, когда носила под сердцем последнего ребенка, – оттого на щеках дочери осталось какое-то розовое мерцанье, словно заблудившееся, удивленное, то разгорающееся, то меркнущее, вовсе не похожее на румянец.
Теперь же сияющая материя освещала розовым блеском простую мастерскую и пять наклонившихся девушек над столом. И было неизвестно, отчего горели их щеки: от волненья, или пришли все они сейчас только с мороза, или заревом ложился на их лица отсвет розового шелка.