Екатерине Михайловне показалось, что в ту же минуту, как дверь открылась, кто-то хлопнул другой дверью той же комнаты, торопливо выходя. Тут ничего не стояло кроме большого сундука у стены и лампы на подоконнике. Комната была узенькой и проходной. Над сундуком висел увеличенный круглый портрет. На фоне морской декорации сидели Зинаида Евгеньевна и Турин, оба читали одну книгу, обнявшись. Лобанчикова быстро подошла к фотографии, сразу узнав жениха. У Солнцевой было необыкновенно милое и молодое лицо, без малейшей стеснительности и таинственности.
– Давно Зинаида Евгеньевна снималась?
– Года два тому назад.
– Вы знаете Турина?
– Турина? нет, не знаю.
– Но Зинаида Евгеньевна с ним знакома?
– Может быть. Я не знаю всех её знакомых.
– Ну вот этого господина вы знаете?
Катя указала на группу. Старуха долго из-под руки смотрела на фотографию, будто видела ее в первый раз. Наконец, произнесла:
– Этого знаю. Я только не знала, что это – Турин.
– Турин, Алексей Иванович, – подтвердила Лобанчикова и хотела прибавить, – мой жених… – до остановилась.
– Всё может быть! – согласилась старуха.
– Вы давно служите у Зинаиды Евгеньевны?
– Я не служу у них. Я – родственница.
Лобанчикова, выйдя на улицу, перешла на другую сторону и обернулась, чтобы посмотреть снаружи на дом, где жила Солнцева. В форточку виднелось лицо Зинаиды Евгеньевны, которая, встав коленями на подоконник, следила, очевидно, за ушедшей посетительницей. Она была совсем одета и причесана, так что, по-видимому, давно встала. Увидев, что Екатерина Михайловна обернулась, та быстро захлопнула форточку и отошла от окна.
Сережи еще не было в церкви, так что Екатерина Михайловна поспела пробраться на свое прежнее место. Визит на Казанскую оставил смутное впечатление неопределенной загадочности, серьезности и вместе с тем чего-то родного, полузабытого, будто она побывала у старой няни. Конечно, это могло быть оттого, что Лобанчикова увидела там портрет своего жениха… Странно, что Алексей Иванович ничего не говорил ей об этом знакомстве. А знакомство, очевидно, было не мимолетное, раз снялись даже вместе. Нужно будет спросить его.
Катя взглянула искоса на брата и, мелко перекрестившись в последний раз, вышла из церкви. Видно было, что она хочет что-то сказать, но начал Сергей; начал задумчиво, почти элегически, что было совсем не в его характере:
– Я завидую тебе, Катя. Есть какой-то приятный идеализм в твоей жизни: сначала институт, семья, жизнь в имении, теперь ты – невеста, Алексей тебя любит, будете счастливая пара, потом дети, семья.
Заметив, что сестра улыбается, он продолжал:
– Это смешно, конечно, от меня слышать, но, право же, я говорю серьезно. Может быть, достанься мне такое счастье, я на третий день повесился бы, но мне надоело мое болтанье! Всегда какой-то невыспавшийся… даже иногда сам не знаешь, с кем у тебя роман!..
Молодой человек как-то окончательно закис и смолк. Екатерина Михайловна неожиданно спросила совершенно ясным голосом, даже будто без тревоги:
– Скажи, Сережа, у Алексея Ивановича был роман с Солнцевой?
– С какой Солнцевой?
– С Зинаидой Евгеньевной.
Лобанчиков даже остановился, глядя на сестру.
– Да откуда ты ее знаешь?
– Не всё ли равно, откуда я ее знаю. Ты мне ответь на вопрос.
– Ну какой же с ней может быть роман?
– Отчего же с ней не может быть романа? Я ее видела. Она очень интересная по-моему.
– Нет, я не могу придти в себя! Катя, – и заводит разговор о таких особах! Или ты это от чрезмерной невинности?
– Брось, пожалуйста! Ну, что ты думаешь, что я ничего не знаю, никаких слов… ну, что бывают падшие женщины, камелии, содержанки?
– Фу!
– Видишь: я говорю и не краснею…
– Во-первых, – начал Сережа докторальным тоном, – теперь никто не говорит «падшие женщины», «камелии» – это устарело. Ты бы еще «погибшее создание» вытащила из архива! Теперь они называются совсем иначе. Что же касается «содержанки», то это страшно грубо. Кто тебя научил таким словам? И всё-таки ты ничего не доказала, ты, наверно, не понимаешь смысла этих слов.
– Ты ужасно глуп, Сережа! Глупый и грубый! Я тебя спрашиваю серьезно, а ты говоришь со мною, как с подростком. Это нехорошо с твоей стороны.
– Да мы, кажется, сердимся?
– Ну, конечно!
– Но что ты хочешь, чтобы я рассказал тебе?
– Что было между Солнцевой и Алексеем.
– Самая обыкновенная история, которой никто не станет придавать значения.
Екатерина Михайловна долго шла молча, наконец сказала:
– А она, может быть страдает!