Она съела конфету, поправила цветы в вазе, тоскливо взглянула на толстую рукопись молодого поэта, – «Пурпурная девственность», – сыграла тихохонько еще песенки две и вышла на балкон. После комнаты с жалюзи горячие камни мостовой казались белыми, серые листья сквера не шевелились и на безлюдной площади так заметно шла фигура Карло в белом. Он шел медленно, держа шляпу в руке и отирая лоб голубым платком.
– Синьор д'Орсо! – окликнула его Филумена, – если вы не торопитесь, зайдите ко мне на минуту! Не следует так забывать друзей!
Мальчик надел шляпу и вошел в подъезд.
Актриса закрыла балконную дверь и в комнате сразу стало темно и прохладно; сильнее запахло цветами, пудрой и шоколадными конфетами.
Карло, пришедший с солнца, не сразу заметил Филумену, и шел скорее на её голос к дивану.
– Ничего, что я вас зазвала? Я вас давно не видела и мне скучно сегодня.
Д'Орсо поклонился.
– Вы шли не на свиданье?
– Нет.
– Кстати, куда вы ходите мимо меня, если это не секрет?
Мальчик чуть слышно ответил:
– Никуда. Я хожу в надежде увидеть вас.
Филумена протянула с дивана руку, такую бледную в полумраке.
– Благодарю вас, д'Орсо, – сказала она серьезно. Потом замолкла, задумавшись, не отнимая руки и словно не замечая, что молодой человек гладит эту тонкую руку.
– Как вы прекрасны сегодня! Именно сегодня!
Филумена, ничего не отвечая, продолжала молчать; наконец, начала медленно, будто сама себе:
– Любовь! Вы любите меня, д'Орсо, я это знаю! И вы любите не так, как другие. Я ничего не говорила, боясь себя, боясь нарушать ваше чувство. Оно – как свежий утренний ветер в такой вот комнате! Я сама себя чувствую около вас молодой и простой… Ваша любовь делает чудо! Боже мой! Я молчала, ждала, опасалась, но теперь я вижу свою ошибку. Я люблю вас, д'Орсо, люблю такою любовью, которой сама удивляюсь, какую знала только на сцене!..
Филумена говорила всё это, не двигаясь; потом, умолкнув, закрыла глаза, словно в ожидании. Карло осторожно поцеловал её темные веки и тоже молчал, тихонько гладя её руки, будто не знал или позабыл другие ласки. Наконец, начал, останавливаясь, словно, подбирая слова:
– Я не могу верить своему счастью! Если для вас моя бедная любовь представляет что-то новое, то для меня она – совсем небывалая, будучи первой и, надеюсь, единственной. Не только ваш талант, ваш гений меня поработил. С той минуты, как я увидел это поблекшее лицо, эти усталые (словно от собственного огня усталые) глаза, эти следы страстей и желтоватые, прозрачные руки…
Барди открыла глаза и хотя не меняла положения, но внимательно слушала, слегка нахмурясь, слова д'Орсо, который теперь уже не запинался.
– … и желтоватые, прозрачные руки, – я понял, что это пришло мое счастье или моя гибель, пришло, как молния, как пожар, как вихрь. Мне стало стыдно своей молодости, неопытности, будто я не жил, еще не родился. И вместе с тем, такая гордость, такая радость, что я так долго буду молод, силен, жив, чтобы всё это отдать вам, вам!.. Я понял, что я давно уже мечтал о такой женщине, о таком чуде, как вы, хотя бы и лишенной вашего гения. Мне казалось сладким отдать себя этой прелести, усталой, увядающей, вечерней. Если бы Шекспир видел такую Джульетту, он написал бы…
– «Даму с камелиями»? – вдруг резко прервала его Филумена, продолжая лежать неподвижно.
Д'Орсо замолк.
– Вы рассердились? Я говорю, может быть, не умно, не понятно, но искренне. Я могу любить только вас и другой Джульетты не хочу себе представлять!
Актриса отстранила его руки, встала и вышла в соседнюю комнату, ничего не говоря.
Карло остался сидеть всё так же на кончике дивана, будто перед ним продолжала лежать та, которую он так любит.
– А так я вам нравлюсь? – вдруг раздалось за ним.
Филумена стояла на пороге. На ней было то же платье, она только переменила прическу, собрав волосы под легкую диадему и, по-видимому, наложив грим, от которого еще более выступила чувственная усталость, так пленившая Карло, и еще более светились темные, теперь мрачные глаза, словно она изнемогала в тяжелой борьбе.
– Божественно, несказанно! – прошептал молодой человек.
– Я буду Федрой! – для вас, моя любовь! – прощай, Джульетта!
– Зачем, зачем?
– Так надо. – И она обняла его, будто в крепких объятиях ища опоры и подтверждения чего-то.