В дверь постучали. Вошел импрессарио, жалуясь на жару.
– Вы пришли очень кстати, синьор Цампьери. Я хотела вам звонить. Нужно отменить завтрашний спектакль и ускорить поездку. И вот еще что – распорядитесь поскорее назначить репетиции «Федры».
– Постойте! Что за перевороты, милая синьора Филумена? Почему отменяется спектакль? Это немыслимо.
– Хорошо, не отменяйте, только я не буду играть. Я нарушу контракт.
– Капризы?
– Может быть, и капризы. Я не хочу играть Джульетты. Я вполне согласна с синьором д'Орсо – я стара для Джульетты (импрессарио подымает руки к небу и опускается в кресло). Я буду играть Федру, а лет через пять леди Макбет. Сценическое искусство стареется скорее других искусств.
Когда Цампьери ушел, Филумена подошла к Карло и спросила:
– Вы довольны?
– Зачем, зачем? – начал было тот, но актриса прекратила его речь поцелуем.
Но на следующий день спектакль отменен не был, а д'Орсо получил письмо.
«Милый синьор д'Орсо, простите за всё, что произошло вчера. Мне горько вас разочаровывать, но, как старшая, я яснее вижу и нахожу, что оба мы много надумали и, во всяком случае, преувеличили наши чувства. Для вас же лучше не видать меня больше. Вы еще так молоды, что я позволю себе дать вам один совет. Никогда не говорите даже самой умной женщине, что она – стара, из этого ничего хорошего не выходит. Итак, без обиды.
Филумена Барди».
После спектакля было устроено факельное шествие в честь артистки. Она была блистательна и молода в этот вечер, лишь временами сжимала руку Вероники, шепча:
– Говори, говори, Вероника!
– Милая малютка, благословенное дитя, всегда шестнадцатилетняя Джульетта!..
– Говори, говори еще! – шептала Филумена, опуская темные веки.
Пять мартовских дней
26 марта.
Я как-то совсем позабыла об этом господине. У него еще такая странная фамилия… кажется, Жевердеев… По-моему, есть такой парчовой магазин, а, может быть, я и путаю. Но я помню наверное, что зовут его Анатолий Алексеевич. Откровенно сказать, тоже не важно. Анатолий – довольно пошло, в роде водевиля… В сущности, не всё ли мне равно!?
На выставке я была одна и почти обрадовалась, когда он ко мне подошел и напомнил, что летом мы встречались у Зины. Я с утра была не в духе и мне было почти приятно сдерживаться и вместе с тем безразлично, что он о вас подумает. Я знаю, что мне к лицу быть не в духе, быть недовольной. Если бы меня полюбил какой-нибудь эстет, наверное, он постарался бы, чтобы с моего лица не сходило выражение досады. Хорошенькая была бы жизнь!
Я спросила: «вам нравится?», указывая на картину. Конечно, с моей стороны это было приглашение, он так и понял и, пробормотав что-то, пошел за мною.
Выставка была мне известна, я просто будучи не в духе, хотела куда-нибудь себя деть, и знала, что знакомых из общества здесь не встретишь. Я всегда хвалю «Мир искусства», – это дает независимый и опасный вид в гостиных, и мужчины пожимают вам руку как-то особенно, но один портрет меня удивил. Не столько сам портрет, сколько дама, согласившаяся выставить такое свое изображение. Я выше предрассудков, «по ту сторону тетушек и кузин», как говорит дядя Андрей, но ни за что бы на это не решилась. Да, по-моему, даже самый яркий футурист не нашел бы во мне никаких зеленых кубиков.
Странно, что, смотря на портрет, я вспомнила, кто такой этот Анатолий Жевердеев. Летом я всегда его видела в теннисовом костюме. Конечно, это он и есть.
Довольно нелепо я спросила:
– Это с вами я ездила на мельницу?
– Со мной, – ответил он просто, ничего больше не прибавив.
Какой стыд не узнать сразу человека!
Сославшись на головную боль, я тотчас же оставила выставку, не позволив ему проводить меня, хотя бы до передней.
27 марта.
Я сама удивляюсь, как я могла забыть этого… ну, как его?.. Жевердеева. Летняя история была, вероятно, предчувствием старости, потому что я до сих пор люблю влюбленность, чувствительные рассуждения о любви, прогулки, – вообще всю канитель, которую называют ухаживаньем. Я знаю, что это – глупо и тем не менее люблю это. Но Анатолий даже не делал ничего этого, он только таращил глаза, вздыхал и краснел, краснел, да вдруг взял и поцеловал меня… Иногда робость трудно отличить от дерзости.
Он – очень стройный, я заметила это во время тенниса, – стройный и ловкий. Мне нравится, что у него длинные сильные ноги и что он моложе меня лет на пять. Нет, положительно я начинаю стареть! Почему «стареть»? – умнеть, это будет вернее.
Анатолий не производит впечатления мешковатого молодого человека, но страшно не развит, совсем не чувствует искусства. Я даже не понимаю, зачем он явился на выставку? Я пробовала говорить с ним, образовывать его вкус, а он меня поцеловал без стесненья. Если бы мне не стало смешно, я бы рассердилась, даже на Зину: что же она меня знакомит Бог знает с кем!